Мой дедушка, Марк Зиновьевич Лейзеров, родился на Украине в 1879 году и в двадцати-летнем возрасте окончил бухгалтерские курсы в Вильно. Он был очень набожным и трех своих сыновей, родившихся друг за другом с разницей в два года – 1903, 1905, 1907 – назвал, как подсказывала ему Тора: Абрам, Исаак, Яков. В моём архиве есть своего рода духовное завещание дедушки, полученное мной от двоюродной сестры Веры, живущей в Донецке. Мне всегда импонировали великие русские писатели, родившиеся в конце 19 века, ибо в истории российской словесности не было такого звездопада родившихся знаменитостей: Блок, Бунин, Ахматова, Пастернак, Мандельштам, Булгаков, Пастернак, Цветаева, Маяковский, Есенин. И надо же: мой родной дедушка жил в одно время с ними, очень любил русскую литературу, особенно любил писать акростихи. Поэтому привожу полностью его текст без купюр, чтобы сохранить обаяние и доброту стиля, характер описываемой эпохи:
НА ДОБРУЮ ПАМЯТЬ ДРАГОЦЕННОМУ ПОТОМСТВУ!
Мысли лучшие, чувства, нежные, поглощённые Вами, посвящаю Вам!
Един – 13! Да пусть Вас охранит, благословит.
Новыми Светилами блестите и Солнце да пусть греет, сияет всюду Вам.
А все дни года для пользы славной Родины энергично, отрадно, торжественно проводите.
Хотя бы вкратце о Вечных идеях мировых наук, морали хотелось вспомнить.
Есть это абсолютно всё в древнейшем памятнике, в океане учений.
Этот храм литератур источник очень дивно трактует.
Максимально и глубже рекомендую черпать, дабы стать головой выше, наслаждаться и прозреть.
Любимому Идеальному спутнику до последнего часа
Лиза дорогая! За всё тебе признательность сердечная!
Если я по болезни не выражаю пламенно то, что переживаю.
Я недооценил и не воздал каждому должного, то за Вами всепрощение!
Абрам! Ты мой первенец благородный, кристаллической души Человек!
Ася! Ты вседостойная своему другу, Вы Учителя смены нового века
И воспитатели и создатели по подобию Ленина, Сталина и Вас – Нового человека.
Быть же Вам популяризаторами, Лауреатами и Героями, чтоб использовать прелести Века!
Исаак! Ты моя сердцевина, опора, сердечно-прекрасный человек.
Валя! Ты верный друг, благородная, добрейшая, как родная дочь.
Верою и Правдою Идеально по-новому развиваете рост и мощь Родины славной.
Саша! Ты мой красавчик, купидончик, продолжатель рода во веки век.
Лелею надежду, что за все первозданное воздастся Вам сторицею.
Яков! Ты как младший прекрасный Иосиф любимчик, как – братьям – Герой и Слава.
Шаг за шагом смело достиг вершин высших наук, много побед, тебе слава!
А потому Ты уважаем и любим народом, и Родина щедро вознаградила: честь и слава!
Иннуся! Ты очаровательна всем, всем; Человек, друг, мать – музыка и пение в наслаждение.
Жанночка! Как жемчужина прекрасная, ты для рода будешь гордость, венец, украшение!
Женечка – симпатией и Гением оправдаешь звание.
Лучезарно да пусть Солнце светит Вам Парадисом да пусть будет жизнь Вам.
Все вы мне одинаково дороги, одинаково уважаемы.
Желаю прощаться со словом желанным, могучим, совершенным, святым.
Я по званию вдохновенный утешитель и по-моему многим утешаю Человеческий Мир.
Что по сказанию и логике должен Мир засиять в недалеком будущем. Да будет Мир!
Я диктовал, а любезная Валя напечатала.
Текст завещания требует, конечно, пояснения. Сначала, в первых восьми строках акростихом, следует благодарственное обращение самым близким от Менахеэма, в переводе с иврита от утешителя. Далее идут благодарственные послания самым близким: жене, сыновьям, невесткам, внукам, причем также акростихом. Например, своей супруге, моей бабушке - ЛЕЯ .
Безусловно, всё в нашей жизни – как тогда, так и теперь – упирается в психологию сознания, – свою собственную, и окружающих людей. И от этого никуда не деться, наблюдалось всегда и везде, а более всего в семье. Каждый из братьев выбрал свой, сообразуясь с временем и желанием, профессиональный путь: Абрам стал филологом, Исаак – химиком, а Яков, мой отец, – электриком.
В 1947 году дедушка гостил у нас в Ленинграде. Мама рассказывала, что когда он приехал, она со мной, тяжелобольным трёхмесячным, была в больнице. Женщины, лежавшие с мамой в палате, в один голос твердили ей, что я уже не жилец на этом свете. Слава Богу, мама слушалась указаний лечащего врача, и меня, наперекор двум тяжелым болезням – воспалению лёгких и диспепсии, удалось спасти. Как это всё же удалось, до сих пор остается для меня загадкой.
Такой же загадкой был тот факт, что все три брата на протяжении 1933 года жили в комнате ленинградской коммунальной квартиры, причем в том же доме, где я впоследствии родился. Исаак не смог перенести питерский изнуряющий влажный климат, серьезно заболел – да так, что пришлось срочно уехать из города. Нельзя не сказать, что дед очень гордился своим младшим сыном Яковом, достойно прошедшим все три войны: финскую, отечественную, японскую. Гордость была обоснованной еще и потому, что сам дедушка после окончания бухгалтерских курсов служил несколько лет рядовым в царской армии. Служба, как рассказывал отец, давала некоторые льготы евреям. Благодаря одной из них, мой отец был зачислен в гимназию, а не в хедер, где проучился до событий 1917 года.
Старший брат отца Абрам, учитель русского языка и литературы, когда началась война, оставался в блокадном Ленинграде, где ему пришлось пережить страшную зиму 42 года. Отец, навещая его, делился продуктами из офицерского пайка, но этого катастрофически не хватало больному, истощенному дяде, который с февраля 42-го уже не вставал с постели. Отцу с большим трудом удалось уговорить дворника, чтобы он за кусок конины, новое драповое пальто отвез на санках дядю на эвакуационный пункт. Полуживого дядю со всеми злоключениями доставили в Нижний Тагил, где его спасла и выходила молодая, сострадательная девушка, ставшая впоследствии его супругой.
А мой папа вспоминал, что, когда их часть весной 42 года перебросили на Волховский фронт, голодные солдаты (хотя их врачи предупреждали о последствиях переедания), набрасывались на турнепс, который был в большом количестве. И как много тогда попадало после такого «пиршества» в госпитали, где иногда бывали и летальные исходы.
Папа служил в войсках связи, был радистом и азбуке Морзе учил меня с детства, хотя особого восторга от точек и тире я не испытывал. Папа вспоминал о начале финской кампании, когда он в сентябре 39-го был призван на офицерские сборы в Белоостров, в тридцати километрах от Ленинграда. Когда позволяла обстановка, договорившись с командованием своей части, младший лейтенант Лейзеров уезжал в Ленинград проведать жену и годовалую дочку Жанну. И вот в конце ноября подвернулся снова удачный случай повидаться с семьёй, 29 ноября поздно вечером папа доехал до своего дома. А жили они в маленькой комнате коммунальной квартиры на улице Чайковского.
Утром следующего дня по радио передали объявления о начале военных действий с Финляндией. Можно понять и объяснить состояние папы в этот момент: он у себя дома, а должен быть… даже теперь и неизвестно где – в Белоострове или в марш-броске на запад? Самоволка во время войны может обернуться самыми непредвиденными последствиями вплоть до штрафбата и далее. Об этом, наверно, думал папа, когда помчался к себе в часть. К счастью, всё обошлось без последствий: папин взвод был на хорошем счету, старшие офицеры относились к нему дружелюбно, часть еще стояла в Белоострове, ожидая приказа об отправке.
Отечественная война была длительным жизненным испытанием для всех. Когда она началась, папа сразу же пошел добровольцем на фронт, а мама вместе с Жанной эвакуировалась из Ленинграда 5-го июля. Мама только что окончила музыкальное училище по классам: «сольное пение» и «хоровое дирижирование» и у нее было направление на работу завучем в музыкальную школу Ижевска. Но, как часто в жизни бывает, подвернулся случай поехать вместе со школой брата Абрама воспитателем на Урал, в Курганскую область, село Кабанье.
У папы была интересная особенность характера: он с удовольствием рассказывал истории, в которых рассказчик, то есть он сам, оказывался зачастую не в самом лучшем положении. Вот, к примеру, такая история.
Когда заканчивалась та страшная война, в марте 1945-го, в Германии, капитан Лейзеров получил предписание прибыть в Москву. О цели командировки не говорилось. Оказалось, что собравшимся в Москве офицерам-радистам предстоял долгий путь на Дальний Восток, на границе с которым стояла японская миллионная армия. Как и положено, после доклада подполковника госбезопасности офицеры задавали вопросы, на которые подполковник обстоятельно отвечал. Папа уже в конце собрания не выдержал и спросил: «Как же так, когда же война закончится? Как долго ещё она будет длиться? Когда мы вернемся к своим семьям?»
Сидевшие рядом с папой изумленно на него посмотрели, мол, к чему такие вопросы, особенно в такое время и в таком месте. Проводивший собрание, подполковник посмотрел на моего отца и сказал: «Товарищи офицеры, если нет больше вопросов, можете расходиться, а капитан Лейзеров пусть останется». И вот, через некоторое время все разошлись, а папа остался один в небольшом зале с колоннами. Больше часа длилось ожидание, папа уже прекрасно понимал, что не нужно было задавать такой вопрос, и от этого осознания становилось ещё горше, когда не знаешь, что сейчас произойдет, мысленно готовясь к худшему варианту.
Наконец появился вместо подполковника майор, сразу же спросивший: «Зачем задали такой вопрос?» Папа стал объяснять свою ситуацию, что четыре года не видел семьи, что очень переживает за оставшихся на Урале жену и дочку, ночами не спит – всё о них думает; просит извинения за сорвавшийся сгоряча вопрос, но сам не понимает, что с ним творится. «Ладно, капитан, довольно!» – прервал нескончаемый монолог отца кадровик. «Мы посмотрели личное дело, хорошее, претензий нет» И, подмигнув: «Ну, что, говоришь, по жене соскучился? Так уж и быть поедешь на Восток через свой Урал. Но, чтоб больше таких вопросов не задавать. Понял?» «Так точно, товарищ майор» – отвечал отец.
И в конце апреля 45-го капитан Лейзеров в конце концов добрался до села Кабанье, где его заждались мои мама и сестра. А 9 мая, когда объявили о победе над Германией, в селе об этом не сразу узнали, поскольку радиоточек просто не было. Конечно, известие до села всё же дошло, но как раз в этот же день отцу по предписанию надо было уезжать. Папа очень обрадовался победе над Германией, решив, что можно в таком случае не отправляться на Дальний Восток. Но мама его урезонила, невзначай заметив, что именно сейчас надо разрешить накопившиеся жилищные дела, пока он в действующей армии.
И вот они с мамой едут на подводе на станцию Кабанье, и всю дорогу поют песни. Мама превосходно пела. До сих пор звучит в ушах ее голос меццо сопрано, который восторженно принимали слушатели, когда ей было и шестьдесят, и семьдесят лет. Долго прощались, поезда шли в основном на восток, а папа решил поехать на короткий срок всё же в Ленинград, как советовала мама. В Ленинграде после недолгих проволочек капитан Лейзеров получил ордер на комнату в двухкомнатной квартире. Таким образом, его семья будет жить в отличной квадратной комнате с двумя трёхметровыми окнами в высоту на втором этаже в том же доме на улице Чайковского. «Достойный подарок фронтовику» - думал папа, отправляясь на Восток.
И уж так получилось, что только через полтора года, в ноябре 1946-го, демобилизованный капитан вернулся к своей семье. После победы над Японией папа больше года был на службе в Корее, где почти напротив наших позиций стояли американские войска, откуда доносились смех, лёгкая музыка, игривое настроение офицеров и солдат, невзначай отпускавших шутки проходившим кореянкам… Как будто не было страшной второй мировой и даже Перл-Харбора. Странным выглядело поведение американцев для наших офицеров и солдат, видавших, как достойно воевали и финны, и немцы, и японцы.
Размышляя на эти темы, несколько лет назад мной написано следующее стихотворение.
***
А сколько было их, невиноватых,
погибших на чудовищной войне,
всамделишной…
в немыслимых утратах
при разрушительной на жизнь цене…
И до чего ж мы были безоружны,
стояли: «За ценой не постоим!»,
и до победы, до такой нам нужной,
вставал, стелился поражений дым.
Да, не забыть тот мрачный сорок первый,
всего полгода в нем,
но как болит
душа от тех потерь безмерных…
Там миллионы жертв родной земли…
12.10.2015 Констанц