-О!
Указательный пальчик руки поднялся вверх и продемонстрировал маленький, но большой камушек в золотой оправе, похожей на листик. Потом согнулся и вместе с двумя ладошками прижался к груди.
- Я - великая Нина Николаевна. Я верхотурно так, - лицо исказилось грустной иронией, - как не бывает. И земля лежит у ног и глобус стоит у колена, - хлопок в ладоши возвестил об окончании приветственной тирады.
Маленькая сидячая фигурка наклонилась и медленно описала круг танца нибелунгов вокруг талии, затянутой в легкий халатик. Под ним весьма комфортно ощущали себя эластичные шортики, продолжающие знакомство с домашними тапочками с томпончиками из неизвестно какого меха. Женщина сглотнула и погладила обеими руками шею.
Луна на небе спорила с освещением в комнате и прочно поселилась в, недавно купленных по случаю годовщины свадьбы, дорогих сережках.
- Мне кажется - это был обморок. Я помню - земля уходила из-под ног. Лица кружаться в танце, - руки превратились в крылья и затрепетали ладошками, изображая танец, - Я помню, помню ... сзади ... помню чьи-то руки... О-о-о, милый!... Чьи-то руки...
Испуганные глаза завертели головкой в растерянности, разыскивая невидимого милого, спрятавшегося за букетами цветов в двух больших вазах на полу. Цветы не прятали его острые глаза, дико смотревшие на онемевшую в ужасе понимания, жену.
Милый сел рядом с вазами и стал ростом с букет цветов.
- Мы были, мы были... О, да... Ресторан, помнишь. А, ты, - громко и внятно произнес мужчина, глядя в спину, стоящей у окна жены. И продолжил, как всегда блистая; в этот раз - перлами сарказма: - А ты, садись, садись... Вот здесь, - мужчина похлопал ладонью по пушистому паласу и мягко притянул руку к себе, - но, напротив. И, слушай. Имеющий уши да услышит. Библия...
Гипнотическим взглядом мужчина следовал за женщиной, провожая им ее передвижения по комнате и успокоенно уставился прямо в лоб усевшейся рядом жене. Мужчина молча поднял руки и медленно закрыл ладонями свои уши. Так же молча и медленно все движения за ним повторила и женщина. Губы ее мелко дрожали, носик сморщился.
- Итак, продолжим. Мы где-то были..? Это вопрос..? Как там было..? И кто там был?..
- Да, мы где-то были. И это было приятно до тех пор, пока ты не привел ко мне знакомится этих двух сумасшедших... - женщина отвела руки в стороны и улыбнулась:
- А где наш сын?
- Он спит, - мужчина тоже опустил руки к полу, уперся на них и подпрыгнул, задев вазу, которая опрокинулась на пол, заливая его водой и укрывая охапкой бордовых роз.
Мужчина испуганно всхлыпнул и забормотал, неотрывно глядя в женское лицо:
- А что мы, тоесть ты и твой сын будем делать вот сегодня, сейчас. Что ты хочешь делать? Что там в ресторане тебе дано?
- Я хочу играть в паровозики. Надувать губки, плеваться и бормотать невесть что. Так!
Нас свели с ума. То ли тебя, то ли меня, то ли обоих. И дали нам срок - до завтра. ...А завтра - мы о-д-е-б-е-л-е-е-м.., - женщина смотрела прямо в лицо мужчине широко раскрытыми невидящими глазами и медленно проговаривала заведомо чужой текст. Тут же встрепенулась, осознанно посмотрела на мужа и со строгим спокойствием в голосе продолжила: - А зачем "до завтра"? Что будет завтра?
- Завтра я ухожу!..
- Слава богу. Завтра ты уходишь и одебеление заканчивается. Я опять буду умной и красивой, - женщина поджала губки и слащаво заныла: - Милый, я хочу вста-ать...
- Наступает завтра, и я ухожу. А вот и подарок... - руки мужчины картинно развелись в стороны, нервно и с нетерпением подрагивая - давай, давай; копируя то ли Пугачеву то ли Киркорова, то ли обоих вместе, растерянно поожидали приветственных апплодисментов и перестроились совместно со всем телом в нужную позу. Поза демонстрировала явное и отстраненное превосходство всех героев, уходящих из семьи на вершине признания. Глаза с устремленным вперед взглядом и вытянутой ладонью, смущенные несоответствием помещения моменту, призывали Калигулу к ответу за низкий уровень самопризнания себя сумасшедшим.
Появился невесть откуда взявшийся мячик и запрыгал по комнате, толкаемый руками, оказавшегося на четвереньках, теперь уже точно бывшего, мужа.
- Я - зол! Я думал, я надеялся: ты там и окочуришься, - муж набычившись снизу вверх посмотрел на свои руки, а потом на свою сидящую жену тяжелым взглядом давнего и справедливого неудовольствия, - Так весело было бы. Такая красивая - и труп... - мужчина слюняво фыркнул и продолжил углубленно изучать мячик вместе с паласом, - Кормежка для людоедов.
- Милый, потише. Там, за стенкой сын. А людоеды, между прочем, есть. Кстати, - легко подпрыгнула великая и опять, на всякий случай, села так, чтобы удобнее было подпрыгнуть еще раз или несколько - от греха подальше. Поза мужа не сулила приятностей и удовольствия, - Кстати, а что кушают людоеды в то время, когда они не кушают людей?.. Пойдем, я тебя покормлю, мой милый. Там, на кухне, есть что-то вкусненькое, типа салата оливье.
- К черту оливье. Ты понимаешь - нас нету. Я ненавижу тебя, сына, себя и вас... Вас и вас, - мужчина оглянулся вокруг.
Он покачивался, закрыв глаза и перебирая губами. Неожиданно поднял указательный палец, но так и не сказал: "О!". Мужчина открыл глаза:
- Я ненавижу тебя. А я так любил тебя.
- Смотри не раздвойся. Пойдем на кухню. Надо убраться , помыться и спать.
- А-а-а, кушать!.. Ты уже не сходишь с ума?
- Я уже устала сходить с ума и... посмотри - легла спать.
Нина прилегла на полу и вытянула руки в сторону цветов.
- Смотри, мои пальчики перебирают друг дружку и им приятно. А тебе почему неприятно быть со мной?
- Я ухожу, - муж подпрыгнул и опять присел, рассматривая руки жены и прикасаясь к ним. Наклонился, поцеловал, сжал двумя ладонями, уложил ладошки на пол и ударил по ним кулаком.
Лежащая Нина пошатнулась, глаза расширились от ужаса. Вместо крика боль сопроводило шипение.
- Ты - старуха! Ты - старуха! Ты - мерзкая отвратная старуха и... гирла.., - муж защелкал пальцами обеих рук, суетливо забегал по комнате, пиная ногами цветы, палас и что-то из одежды, - И, ****ь... И тварь... Почему ты молчишь? Почему-у... ты-ы... молчишь?.. Я жду?!. ...А то начну пинать.
Покой и тишина ночного дома , напряглись в конвульсивном желании выжить и избавиться. На журнальном столике мерно тикал будильник.
- Ты зачем это делаешь?
- Я не хочу быть с тобой. Ты неприятна.
- Уходи.
- Это так. Но я должен забрать и унести с собой все. А тебя, и это уже точно, не должно быть вообще.
- А куда я денусь?
Если бы Киркоров видел, то всплакнул бы от зависти к взмаху руки и заплакал бы откровенно от сияющего устремленного куда-то в будущее внешнего вида мужа Нины.
- Ша, мой милый. Там, - пальчик Нины указал на сервант, за которым так естественно находилась стена, а за ней соседи, - Там кто-то есть и им может быть неприятно.
- Они ждут, понимаешь. Они ждут. Не там куда ты указала, а где-то там, - рука мужа совершила круговое вращение и повелительно повисла над женой, - Ты скоро будешь копией сама себе, а потом копией твоих копий в других людях в самом их уродливом виде. Ты станешь этой, - фантасмагорией. Зачем им это? А, великая? Но им это надо... Им это надо! Они ждут прихода Нины и ухода меня, Вадима. Их творческое ожидание повисло в моей комнате и я унесу его с собой.
- Надеюсь, это все, что ты сможешь унести из моего, кстати, дома.
- Я хочу твоей смерти. Это так прекрасно - цветы на твоей могиле. Больше никогда ты не получишь от меня цветов, пока не умрешь. И ты будешь лежать в гробу; и тогда, тогда! Я буду тебя любить. И лелеять... И холить... И гладить... твои нежные ручки, как на тюбике с кремом. Вот эти пальчики и вот этот мизинец, а он указательный. Поняла?
Вадим резко и изо всей силы сорвал кольцо с пальца, подбросил вверх и поймал, зажав в кулак. Лицо сияло улыбкой победителя.
- Ты, великая!!! Я ухожу! Я у-у-ухожу.
- А никто не держит. Ты снял кольцо, - иди.
- Да, здесь нет моей любимой. Она где-то. А ей нужно все, все, что у тебя есть. А ты каракатая сущность умри. Умри, как умирают достойные джентельмены, - легко и игриво закончил Вадим, хихикнул, оглянулся, посмотрел на комнату и остановил свой взгляд на все еще лежащей жене, - Она ждет меня. Меня там где-то. Ждет, а я тут жру семейные супы и в семейных трусах смотрю домашний телевизор. У-у-у-у!!! Ну да ладно. Смотри там, не изменяй мне со всеми.
- Ты опозорил и по-разному обидел сегодня меня много раз, мой милый. Я не хочу с тобой общаться вообще; и это понятно.
Отрешенный взгляд Вадима оторвался от кольца жены на его руке и сфокусировался на лице Нины.
- Нет, ты посмотри только - какой прекрасный камень в этом кольце. Уже не твоем, а ее и особенно на моей вытянутой тебе прямо в нос, руке.
- "Только" - лишнее, мой милый. Попахивает лирикой, а со всем вместе - садизмом. Продуманностью, кстати, и осторожностью, а не сумасшествием. Смотри, будь осторожней, раскрываясь в чувствах, а то кто-то, возможно из будущего, будет выходить и заходить в твое тело, как к себе домой. Чем не месть?
- Проклятие! Ты не понимаешь! Я - есть! Пойми же, пойми наконец.
- Ты есть, и они есть и мы с сыном есть. Все есть. Милый, я не буду тебя больше бояться. Я не хочу этого, а хочу встать и уйти. Хоть куда.
- Я не отпущу тебя. Я приговариваю за грехи, кстати, свои и своих друзей - за грехи мира - тебя; тебя и твоего сына, сына шлюхи, (и я сделаю это), к смерти через... через повешение. Нет! Сандалией по лбу. Лучше - яд!
- Литр.
- Я заставлю тебя его пить. Живописная такая картинка нафантазировалась. Я решил - ты труп.
- Алкоголь в тумбочке. Там где стихи. Это по поводу пить.
- Ах, стихи! Непревзойденно! Я их забуду; и повесть и роман и все, что там есть. Да, кстати, где?
- Что где?
- Шкатулку, шкатулку, - Вадим задергался, испуганно оглядываясь вокруг, - Тварь, ты где ее хранишь? Да, кстати... Еще раз услышу от тебя "милый" и я буду мучить тебя так долго как смогу.
- Достаточно!
- А что? Да нет тебя. Нет и не было. А была со мной не ты, а стала вот сейчас ты. Фейерверк, а не жизнь без тебя. И меня, меня все любят. Меня, а не тебя.
- А меня никто не любит. Даже ты. Уйди сам. Один... Нам надо спать.
- Я иду, иду, иду... Я иду и все падает мне под ноги.
Новые туфли Вадима безбоязненно пинали вазы, шлепали по цветам и воде и остановились возле испуганного женского каракатого существа.
- Ну!?
- Кроме цветов, никто не упал. Я и так лежу. Кстати, давно.
Вадим присел на корточки и покачиваясь уперся одной рукой о пол, а второй ухватил усаживающуюся в цветочной луже на паласе, жену за нос и сильно сдавил.
- Да кто ты?! Я тебя сегодня убил множество раз, а ты жива.
- У-хо-ди, - страх реальной смерти перекосил лицо Нины скомканной болью.
- Я тебе скомкаюсь. Я тебе скомкаюсь. Это еще не все. Я тебя люблю. Я люблю тебя и это больно. Ей, той что ждет меня. И она просила передать...
- Отпусти нос.
- Я отпускаю, - Вадим бросился к открытой балконной двери и закричал, - Милая моя, ты где? Гляди на это ничтожество. Я жду! Нет, я все беру и иду к тебе!
- Иди, ты мой. Я жду! - донесся со стороны балкона чужой женский голос; так неожиданно, что внезапно остановившийся Вадим стал испуганно запинаться и нервно потирать вспотевшими ладонями новый клубный пиджак.
- Ей надо... Она ждет! - вытянутая рука Вадима указывала на балкон. Глаза расширились, - Но я так быстро не уйду! - прокричал Вадим и бросился на балкон. Там он распахнул балконное окно и выкрикнул в ночь, - Я буду, но попозже! - и повернулся к жене, - Мне еще очень много надо сделать. Здесь, тут, где ты, старость мерзкая. Я не дам тебе спать. Ты - толстая, старая и уродливая дрянь. И я, я любил тебя.
- Сцена плачет по тебе, а я от тебя...
Слезы молча текли из глаз по лицу и капали капельками с подбородка на вздрогнувшую в ужасе от неожиданности слов, грудь.
- Ты плачешь, - Вадим склонился над сидящей Ниной Николаевной, взял ее рукой за подбородок, потер его пальцами, - ты плачешь всем телом. Всем и чувствуешь все слезы вокруг себя. Я их тебе доставлю. Просто в людях. Больных... Они будут здесь жить. Где-то рядом. По соседству. Со временем ты будешь вся в соплях и в слезах. Сопль ходячий, а не ты. ...Я хочу так!
Извивающийся муж прошелся, приподнявшись и согнувшись одновременно, вокруг тела жены, поглаживая кончиками пальцев, вздрагивающее от слез и боли тело.
- Ничего ужаснее я не видел. Я передумал тебя убивать. Я буду гладить тебя и... брезговать, брезговать тобой - толстой глистой. Люди, я убиваю великую вашим презрением. Всем великую, кроме меня, - слюна обрызгала собственное лицо мужа великой, которая с онемевшим удивлением рассматривала возвышенное лицо мужа. Он вытер лицо ладонью и всей пятерней, рассматривая ее, приложился к лицу Нины, - Я - спрут. Я сосу с лица, этот - сглаз. И, больно... Всему телу больно.
Вадим поднялся во весь рост, небрежно толкнул жену ногой, присмотрелся и затребовал:
- Вытяни руки. Я сказал, вытяни руки.
Нина вытянула по паласу вздрагивающие руки и замерла, подавлено всхлыпывая.
Новые красивые туфли вместе с мужем прошлись по мокрому паласу и уверенно остановились прямо на женских руках. Выгибаясь, Вадим заелозил и затопал, впав в состояние транса. Стоя на ладонях, он продолжил:
- Итак, ты будешь извращенкой. И все будут это знать и видеть. Да, видеть, а то не поверят. И ты, ты мразь старческо-маразматическая, (твои слова - вошли в историю), толстой глистой будешь гордиться собой и считать себя при этом первой красавицей планеты. Именно в этом, уродливом состоянии.
Вадим прошел к балкону, медленно закрыл балконную дверь, повернувшись подошел к жене
и картинно забросил ногу на тело Нины. Красиво развел руки, повернулся на одной ноге на теле два раза, изображая тулуп и спрыгнул, склонившись нос к носу к жене:
- На костях... Всю жизнь - на костях. Любовь моя на костях и в голодном тумане, как в Альбионе. Вот. И, я - поэт. Кстати, я не пущу и не разрешаю ехать сыну в Англию. Он - лох - безграмотный и тупой.
- Я устала, - Нина повернулась на бок, убрала руки к животу и согнула ноги, сжавшись в комок, - Я хочу спать, хоть и мокро.
- Ты что, дура? Я люблю тебя. И я убиваю тебя, великая, любви ради. "Ты сама любрвь, великая женщина." Нет, просто великая. И зачем он это сказал? Этот кавказец и лох. Лох ты, а не я... Ну и ты и сын... - шепот Вадима заставил тело жены вздрогнуть и застыть в агонии страха, - Всем великую, аж всем, кроме меня. Поняла?
- И меня. Давай спать. Успеешь наубиваться. Жизнь долгая.
- Да, тварь, да! - Вадим защелкал костяшками пальцев и заговорил дальше скороговоркой, - Я не знаю, что с тобой делать. Тебя не должно быть. Квартира твоя? А мне?
- Хватит обоим.
- Да, наконец - они там, там ждут меня, а не тебя. Меня одного, без вас двоих.
Кулак Вадима застучал резко и быстро. Сначала по своей груди, а потом точно так же - по женской.
Нина застонала.
- Больно ж. Не трогай меня. И когда уже закончиться эта ночь? Днем ты другой. Хорошо хоть завтра выходной.
Мужчина развернулся и встал лицом к окну. Запрокинул лмцо и вытянул руки, упершись ими в стекло окна. Неоновый свет откуда-то снизу блестнул в его глазах отблеском неожиданных слез.
Резкий поворот и, в прыжке, Вадим, все теми же новыми туфлями быстрыми движениями станцевал танец барабанных палочек на теле жены и быстро спрыгнул. Резкий двигательный импульс заставил его быстро собирать бумаги, украшения, подвернувшиеся вещи и деньги с журнального столика. Глаза испуганно блестели.
- Ты жива? - спросил он, прижимая дрбычу к груди.
- Нет, я умерла, - всхлып оборвал дыхание и замер обоюдным ужасом и ожиданием в глазах.
Молча, жестко, с блестящими глазами, посапывая и все так же прижимая к груди добычу, Вадим долго избивал ногами тело на полу, наступая каблуками на руки, волосы, лицо...
... Беззаботное солнечное летнее утро осветило завявшие цветы и осколки любимых ваз. День обешал быть жарким...
2о19г.