Ни одно усилие без движения не длится больше момента, если не считать души. Ибо то, что в моменте есть усиление, то во времени является движением тела; если принять это в соображение, то можно хорошо разграничить тело и душу, что до сих пор оставалось никем не объяснённым. В самом деле, всякое тело есть душа, живущая мгновением, или лишённая воспоминания, потому что тело не удерживает больше мгновения как своё усилие, так и чужое, противоположное (ведь для ощущения, равно как и для удовольствия и печали, без которых никогда не бывает ощущения, необходимо и то, и другое, действие и противодействие, другими словами, необходимы сравнения и гармония); следовательно, тело лишено памяти, лишено ощущения своих действий и своих страдательных состояний, лишено мышления.
Г. В. Лейбниц.
Одно из гениальных прозрений Лейбница! Однако, строго говоря, дело идёт не о человеческих телах или других живых телах любых живущих организмов, а о "телах" неживого мира, или предметах или вещах, или "чистых объектах" (ибо только они и могут быть названы объектами как таковыми). Разграничивается "протяжённое вообще" и "мыслящее без места", и тогда мы видим что, "протяжённое вообще" не удерживает в себе противоречия "своё-другое", но ведёт себя по преимуществу как либо "своё", определяющее и отталкивающее другое, либо "другое", как оставившее след или приведшее к движению. Единственное место встречи для такого "протяжённого" - "своего и другого" - мгновение, а далее распад. И это мгновение обозначается как "сила", а "движение" как "распавшаяся сила" и результат.
Неживое тело, подвергшееся приведению к движению в этом смысле тождественно тому, которое только деформировалось, оставив в себе след другого или же тому, которое и деформировалось и покатилось. Разницы нет, если смотреть на это метафизическим оком - и там, и там - в неживом теле воцаряется "другое", а жёсткость, упругость или пластичность - дело физики, но не данной мысли, для которой они все - нечто одно.
Но реальность меняется коренным образом с переходом к живым телам, последние научаются удержанию. А там, где появляется способность удержания, там возникает и возможность преобразования, а из неё уже блещет и свобода, как освобождение от прямой причинности. Живое тело, обладая характеристиками протяжения таково же, как и неживое - мгновенно цельно, временно - разобрано, но оно же как и "живое протяжение", как душа - цельно во времени. Как тело оно не держится, как живое тело или душевное тело - длится.
В таком смысле мышление есть бесконечное дление, противопоставленное сиюминутному случаю тела. Это крайности. Они сходятся в душе. И перевариваясь в ней, как в своём сосредоточии, выходят из неё уже опосредованные друг другом. Так тело становится памятливым, ибо живое тело хорошо "памятует", а мышление становится прерывистым, выкупая этим "дефектом" или этой "жертвой" природу из себя самой. Человеческое тело уже не только помнит, но и довольно хорошо мыслит, мышление же из оболочки бесплотного духа воплощается во всё, вплоть до самой косной материи. Принцип оживляется, а живое принципизируется.
В полном согласии с Лейбницем, Бергсон также выделял при рассмотрении творческой эволюции живого как главную его характеристику - дление, оказывающуюся прообразом вечности в самой душе. Нечто таким образом сходится, что никогда уже не расходится - вот вам история "вечной жизни" и бессмертия души.
Душа есть "отодвигающая смерть" или "упраздняющая смерть". "Царство небесное" формирует любое живое внутри себя. Человек - законченное свершение. Человек - возможность вечности. Животные - её попытки и пробы.
То, что мы называем Бытием есть вечное дление и пребывание, и лишь находясь в нём, можно его засвидетельствовать и обнаружить. Тут становится понятным почему мышление и бытие - одно и тоже - осмысленное, стянутое - "сравнение", "отношение", "гармония" самого бытия, где мышление понимается и предельно узко, и предельно широко ( как чувства, представления, образ, воля и даже ощущение, и даже отражение).
Бытие дано нам, потому что мы даны себе как мы сами и другие одновременно. А там, где что-то дано не одновременно входит смерть. "Сразу" - божественная категория, "потом" и "зачем" - категории смертоносные. На вопрос "зачем?" всегда надо отвечать "затем" - намекая на разрыв во временном следовании.
Обыкновенная механика для своих механических тел именует силой то, что биология, будь она настоящей биологией, а не "умалишённой механической биологией", должна была бы именовать душой. Или, выражаясь иначе, душа неживой природы это сила. Такую характеристику, как силы характера, силы воли, силы мышления и тому подобного, имеем и мы, поскольку и мы - тела, а не бесплодные духи, но даже и на человеческом уровне, что-то должно умереть прежде чем оно станет силой. "То, что меня не убъёт, сделает меня сильнее" - фраза Ницше. Или попросту говоря, всё умершее в человеке превращается в силу, но лишь в том случае, когда оно смогло умереть, потому что гниющее и бездеятельное, не пройдя огонь смерти не становится силой.
В человеке сила - степень подчинения живому духу слепой материи. Но чтобы живой дух мог подчинить себе материю, он проходит через её смерть. Так что, кто пожелал сберечь душу и остаться живым - позднее погибает от внешней силы той же материи, а кто "потерял", на что намекает и Евангелие и о чём оно символично и толкует, тот "умер, но воскрес" - тут никакой традиционной религии - одна прозрачная философия.
Вот в каких откровениях Лейбниц сам пишет о своих "открытиях" - " Я признал, что не все свойства телесных вещей можно вывести из простых логических и геометрических основоположений, каковы понятия большого и малого, целого и частей, формы и положения, и что для обоснования системы природы нужно привлечь другие основоположения: о причине и действии, активном и пассивном состоянии... Так я снова пришёл к энтелехиям и от материального принципа вернулся к формальному (духовному) принципу... Среди всех понятий, отличных от понятий протяжения и модификации протяжения, наиболее отчётливым является понятие силы; это - понятие, наиболее подходящее для объяснения природы тела... Следовательно, в натурфилософии следует помимо величины и места, т.е. чисто геометрических понятий, принять высшее понятие, а именно понятие силы, благодаря которой тела могут проявлять деятельность и оказывать сопротивление. Понятие силы так же ясно, как понятие деятельности и страдания, ибо действие вытекает из силы, если к тому нет препятствия...
Поэтому, если даже какое-нибудь явление природы, например, тяжесть или упругость, может быть объяснено чисто механическим путём и подлежит, например, выведению из движения, то всё же последним основанием движения оказывается сила, содержащаяся в любом теле."
Так Лейбниц, во-первых, отделяет чисто математическое, а в нашем случае именно геометрическое познание мира протяжения от сущностного, бытийного или духовного его постижения, при этом, не только геометрия, но и сама физика занимает наконец-то отведённое ей место: физика до тех пор физика, пока руководится главным принципом "силы" - сущностной характеристикой неживого мира. Геометрия, физика и философия с одной стороны разделяются, переставая давать смутные, смешанные полуфизические-полугеометрические - полуфилософские понятия, а с другой стороны начинают тесно проникать друг друга. Когда метафизический "ключ" найден, а Лейбниц посчитал, что он был им найден ( и не только им), никому из вышеприведённых областей наук нет больше помех в главном смысле. И действительно, даже современная физика, бесконечно далеко убежавшая от элементарного ньютоновского понятия силы, никуда не убежала от него вообще - слабые взаимодействия, электромагнитные взаимодействия, гравитационные силы - всё это именно силы. которыми в последнем счёте физики и объясняют наш мир. Они объясняют его не теми разложенными "неделимыми" частицами, до которых докопались на нынешний момент, а четырьмя силами взаимодействия, управляющими всем в нашей неживой природе (последнее я подчёркиваю особо, только в неживой). И они хотели бы объединить эти четыре силы в одну - в общую Теорию всего, но и эта бы теория исходила из силы как таковой.
Лейбниц правильно угадал, ещё на заре становления науки, руководящий принцип физического постижения мира, но истинно физического, фюзисного - отдающего себе отчёт в том, что оно есть, потому что наши учёные и наша наука до сих пор интуитивно и полусознательно видят свою собственную проблематику.
Оставьте бесконечное дробление мира, ведь в этом плане вы идёте всего лишь вслед за геометрией, взыскующей каждый раз за большим всё меньшее и меньшее, оставьте, потому что эта геометрия дурной бесконечности никуда нас не приведёт. Геометрия не отменяется и не упраздняется, но она должна быть по новому осмыслена, метафизическая геометрия скорее похожа больше на древнего грека, чем на современного американца или индийца. В математике мы ушли далеко, только вот туда ли?
И самое главное, если верить Лейбницу - одной математики недостаточно для постижения материального мира. Впрочем, как и одной физики, как ни странно.
Ни математика, ни физика не в состоянии до-определить этот мир до конца. Грубо говоря, нужна ещё философия. И вот здесь у нас туго...