ПРОЖИВШАЯ ДВАЖДЫ
Книга, посвящённая отцу.
Автор Ольга Аросева.
Ольга Александровна Аросева(1925-2013), советская и российская актриса
театра и кино. Народная артистка РСФСР.
Продолжение 44
Продолжение 43 http://www.stihi.ru/2019/08/14/5807
«Послесловие
Бумаги отца открыли его внутренний мир, его страдания, его переживания по поводу так и не сложившейся второй семьи. А ещё в дневниках мы нашли завещание отца нам, его детям. Я привожу его здесь не полностью.
22.01.1935 г. ЗАВЕЩАНИЕ МОИМ ДЕТЯМ НАТАШЕ, ЛЕНЕ, ОЛЕ И ДМИТРИЮ
08.02.35 Трудно писать завещание. Трудно, потому что оно предназначается для чтения после того, как не будет больше никогда на земле автора этих строк.
Прежде всего, дети, не живите так, как я. Я был недостаточно смел по отношению к самому себе. Чувствуя большие артистические силы (писать и играть на сцене), я как-то мял это в себе и стеснялся показывать, как стесняются показывать дурную болезнь. Такая дикая робость есть результат большого и неотёсанного самомнения. Мне казалось, что как только я начну писать или играть на сцене, так сейчас же должен поразить весь мир.
Вот я и не рисковал, боясь, что мир может и не поразиться сразу. Я воспитывался няньками на сказках и из всех их любил больше всего сказки про Иванушек-Дурачков, которые все, конечно, скрытые гении. Эта скрытность-то мне и нравилась. И за ней я скрывал то, чем награждён был природой. Я недурно пел и пел всегда один (из-за стеснения). Я хорошо декламировал и играл (и очень редко в обществе, а больше тоже сам для себя). Если случалось декламировать в обществе, то всегда сначала ломался, довольно примитивно, и только потом выступал. После выступления волновался гордостью, но и её, как ханжа, упрятывал. В результате получился тип довольно замкнутый со скомканными внутри себя талантами.
Поэтому прошу вас, дети, развёртывать свои таланты и способности во всю и на глазах всех. Стесняться надо, скромным быть следует, но не чересчур, не дико. Критики не бойтесь и на неё не обижайтесь. Доверяйте коллективу и проверяйте себя через коллектив. Впрочем, всё равно вы будете жить в такое время, когда коллектив будет играть гораздо большую роль, чем он играл в наше время.
Растворяться в обществе и становиться бесцветно серыми тоже не надо. Чтобы не впадать в серость, не нужно, без особой надобности, тормозить свои поступки и слова. Тормозите, управляйте ими (управлять – это значит знать, когда тормозить), но не чрезмерно. И будьте всегда до жестокости откровенны с самими собой.
23.02.35 Эту смелость по отношению к себе и другим часто парализует страх смерти. Этот страх – ужасная сила. Он кошмарен и он, как и всякий страх, никогда не производил ничего прекрасного. Страх делает человека зверем, бесстрашие – Богом. Моя мама, расстрелянная белогвардейцами 18 сентября 1918 года в десяти вёрстах от города Спасска Казанской губернии вместе с другими десятью или девятью рабочими и крестьянами за то, что идейно была со мной и была моим другом, безумно боялась смерти. Её девизом было: смерть небольшое слово, но уметь умереть – великая вещь.
14.03.35 Я это пишу вам, дети, к тому, чтобы вы не боялись смерти. Идите смело, с поднятой головой, светлыми глазами и беспощадной решительностью. Вот небольшое предисловие вам, мои Наташа, Лена, Оля и Дмитрий.
24.03.35 Я строил свои отношения с детьми, как с друзьями и товарищами, равными себе. Теперь меня нет. Всякое «завтра» старайтесь делать лучше и богаче «сегодня». Пусть же творческая борьба объединит вас. Продолжайте революционный род.
Теперь дела маленькие:
Деньги. У меня почти нет сбережений. Есть лишь немного в сберкассе, в займах и всё, что случайно в карманах. Книжку от сберкассы и облигации займа найдёте в том шкафу письменного стола, где документы и секретная переписка. Все деньги разделите на пять частей – каждому поровну – Гере, Наташе, Лене, Оле и Мите. Но деньги берегите. Они обеспечивают свободу бытования. Чтобы не было недоразумений, в приложении к этому завещанию на особой записке указано точно, сколько у меня каких денег. Эту записку я буду периодически менять в зависимости от изменения сумм.
Мои рукописи, ненапечатанные (их порядочно), используйте для изданий. (Доход делите по тому же принципу – на пять равных частей.)
В моей библиотеке отдельной группой лежат мои произведения. Предложите все или некоторые переиздать. Отдельной группой там же есть книги, даренные мне авторами. Берегите их, во-первых, из интереса, во-вторых, можете, если будете нуждаться некоторые из них реализовать как носящие на себе автограф (это если уж голод будет подпирать, если будет!).
26.03.35 Мою библиотеку, состоящую из обычных книг, разделите по вышеуказанному началу на пять частей. Книги редкие и антикварные реализуйте, доход – на пять частей или поделите их по доброму согласию.
Книги копите и никому их не давайте, даже читать. Книги – это старинные и современные чаши, наполненные лучшим, что есть на земле – человеческой пытливой, пугливой и мощной мыслью. Не только храните книжное достояние, а увеличивайте его и имейте за книгами уход.
Книги моих произведений, так же как и рукописи и дневники, внимательно просмотрите и что можно переиздайте. Особенно же внимательно прошу отнестись к моим дневникам. В них осколки нашей великой и бурной истории, в которой я подчас носился, как щепка, думая, что я наисознательнейший её агент.
Многое в дневниках, так же как и в переписке, есть такого, что опубликовывать ещё нельзя (это зависит от того, когда вы будете читать эти строки). Тогда такие листы дневника и такие письма опечатайте под условием вскрыть и использовать их, например, через 25 лет после моей смерти – сдайте в библиотеку Ленина (там, где дневники Ромэна Роллана).
Чтобы всё это сделать, надо внимательно просмотреть все тетради мои, конверты с перепиской, папки и даже напечатанные мои рукописи. Вот о чём я прошу вас, дети мои и жена моя. Особенно прошу дольше сохранять память о моей героине матери, расстрелянной белыми колчаковскими офицерами 18 сентября 1918 года.
Всё, что я рассказывал о моей маме и что удастся вам вспомнить, запишите. Когда сами будете умирать, то оставьте рассказы о ней вашим детям.
«Их имена с нашей песней победной
Станут священными миллионам людей».
Особенно храните пенсне моей матери в футляре. В этом пенсне мать моя была застрелена вместе с другими 10 человеками тёмной непогодной и бурной осенней ночью. Потом тела были брошены в кучу и закиданы камнями. На теле матери много пуль и штыковых ран (у её сестры Лидии Августовны хранился платок мамы с засохшей кровью и истыканный штыками). Одна пуля пробила ей глаз и стекло в пенсне. Поэтому пенсне с одним стеклом (пенсне нашли на её теле). Я с ним, с пенсне, никогда не расставался, носил его в бумажнике. Эта незначительная вещь – пенсне – а через неё на меня всю жизнь смотрят ласковые понимающие и дружеские материнские глаза.
Жилище, принадлежащее мне (где бы оно ни было), делится на две части: одна – Гере и сыну, другая – трём дочерям. Если моё жилище есть квартира, как бы мала или велика она ни была – переходит во владение именно по этому принципу.
Вот, кажется, и всё. Если что вспомню ещё, добавлю, пока жив.
При себе всегда буду в запечатанном конверте иметь справку о том, что моё завещание в этой тетради.
Прощайте! Будьте смелы и уверенны в себе. Только это обеспечит каждому из вас хорошее место в жизни. Лучше совершить что-нибудь неправильное, чем слишком долго колебаться. Ошибка совершённая превратится в урок, колебания же только парализуют всё.
Имею ещё просьбу о моём собственном трупе: если сожжёте его, непременно устройте замурование в Кремлёвской стене. Об этом я прошу правительство, прошу как боец октябрьских дней, как революционер, всю свою жизнь отдавший борьбе за коммунизм (с 1905 года, поддерживаемый матерью). Если жечь не будете, то хотел бы лежать в родной Казани рядом с матерью и отцом. Не будьте ограничены приёмами мышления и познания сегодняшнего дня.
Прошу партию коммунистов и правительство гарантировать моим детям (Наташе, Лене, Оле, Дмитрию) бесплатное обучение и минимум существования, а жене Гертруде Рудольфовне пожизненную пенсию в размере, какую установите. Такую же пенсию прошу Наташе, Лене и Оле, т. к. у них фактически нет матери.
Кажется, всё написано. Подпишусь, но оставляю право писать постскриптумы, которые прошу также рассматривать как завещание. Москва, Дом Правительства, кв.104 А. Аросев
Вот и постскриптум. Теперь мне ничего не страшно, ибо смерти я не боюсь – это долг, предначертанный жизнью, это станция, до которой я получил от матери и отца билет. Меня всегда страшило умереть без завещания, без попечительства о том, как устроят свою жизнь мои дети. Теперь я им сказал всё, что нужно. Всё, что имел, распределил среди них, следовательно, смерть уже никак не может застать меня врасплох. А. Аросев
3.04.35 P.P.S. Прощайте, дети, крепко и как отец, и как друг обнимаю вас каждого поочерёдно и целую. Прощай, жена Гера!
Всегда только вам принадлежавший Александр Аросев.
К сожалению, мама умерла, так и не узнав всю правду о нашем отце. Но она успела встретиться и даже подружиться с его сыном Дмитрием. Митю, нашего брата, тогда, в 1937 году, взяла к себе родная тётка, сестра отца, Вивея Яковлевна Аросева, по мужу Рутенберг. Муж её – Израиль Рутенберг, и наш Митя до шестнадцати лет был Дмитрий Израилевич Рутенберг. Они жили в маленьком доме на Солянке, мы часто ходили к ним в гости, выводили Митю на крыльцо и шептали ему: «Ты – Митя Аросев», трехлетнему малышу вдалбливали: «Аросев, Аросев, твоя фамилия Аросев, ты Дмитрий Аросев, повтори» и он повторял: «Дмитлий Алосев». Тетушка застала нас за этим занятием, выгнала и запретила приходить к ним. Мы выпросили разрешение приходить хотя бы раз в году, в день рождения брата, 12 июня. Но и тогда оставались под наблюдением и не могли ничего сказать лишнего. Видно, мальчик имел хорошую память, он запомнил наши нашёптывания и, когда начал взрослеть, отыскал нашу маму.
Как ни странно, у них возникла большая дружба – у сына Гертруды и нашей мамы. Она при встрече с Митей всегда плакала, рассматривала его руки, говорила: «Сашины руки», просила зачем-то: «Повернись, отойди, встань» и всё приглядывалась к нему. У Мити стали всплывать детские воспоминания и вот однажды, когда Елена приехала в Москву (она тогда жила и работала в провинции), он «взял её на пушку» (я-то молчала, как партизан), сказав: «Что ты врёшь? Ты моя родная сестра, а не двоюродная!» Елена расплакалась, и мама расплакалась. Они сознались.
В шестнадцать лет ему надо было получать паспорт, и мы все, Наташа, Елена и я, пошли с ним доказывать, что он наш брат. Ему вернули фамилию отца. Папа всегда переживал, что у него одни дочери и что род Аросевых на нас закончится. Наш брат Дмитрий Александрович Аросев продолжил род.
Его уже тоже нет в живых, но незадолго до смерти он написал стихотворение, в котором есть такие строки:
«А подведя меня к концу,
Прости былые прегрешенья
И отпусти меня к отцу
В миг ослепительный забвенья…»
А Молотову я написала письмо. Вложила в конверт, кроме письма, справку о реабилитации и просто написала: «Москва, Кремль, Молотову». В письме я написала: «Наверное, Вам небезынтересно будет узнать, что Ваш школьный товарищ ни в чём не виноват». Сразу откликнулась Полина Семёновна, жена Молотова. Всегда с благодарностью вспоминаю её имя, она нас не бросала все эти страшные годы. Узнав, что отца реабилитировали, она сразу выслала машину и сказала – все, кто есть из Аросевых, приезжайте на обед. Она сама только что вернулась из ссылки, где была несколько лет, но они ещё жили в Кремле. Наташа, старшая сестра, отказалась ехать, а её дети, Наташа и Боря, поехали. Во время обеда вошёл Вячеслав Михайлович, в руках у него была какая-то бумажка, оказалось – моё письмо. Он слегка заикался и, как волжанин, говорил на «о». Глядя на бумажку, произнёс: «Так-так, когда, когда отсутствие состава преступления, о-о-о, долгонько разбирались, долгонько искали отсутствие».
Потом мы сидели, разговаривали, Полина Семёновна про себя рассказывала, спрашивала про маму. Я сказала, что мама умерла, рассказала, как это случилось. Она спросила: «Почему ты не обратилась к Вячеславу Михайловичу, раз тебе негде было жить, раз у вас не было квартиры». Я ответила, что обращалась к его брату, Николаю Михайловичу Нолинскому, композитору, а тот сказал, что дал расписку, никаких бумаг брату не приносить. К концу обеда я сказала Молотову, что есть дневники отца, которые сохранила тётка. Он спросил: «Ну что, поди ругает меня Саша-то». Я ответила: «Нет, ни одного плохого слова про Вас он не написал, один раз я прочла: „Я обратился к Вяче по-товарищески, но, видно, кончилось это „по-товарищески“, эх, товарищ, кровь до железки“». Тут я увидела, как что-то блеснуло в его пенсне. До сих пор не знаю, то ли это был луч солнца, то ли какая-то влажность в глазу, слеза. Он быстро встал из-за стола и ушёл, не сказав ни слова.
В книге Феликса Чуева «Сто сорок бесед с Молотовым» есть такие строки: автор спросил Вячеслова Михайловича, в чём был виноват Александр Яковлевич Аросев, на что Молотов ответил: «Да ни в чём, очень уж вольный он был». Очевидно, «вольный» означает то, что он позволял себе говорить правду. Я продолжала дружить с их дочерью, Светланой. Когда Молотова сняли и они стали жить на улице Грановского, я приходила к ним в гости. Полина Семёновна угощала меня салом, которое сама солила и меня научила. Когда я в первый раз пришла на улицу Грановского, Полина Семёновна сказала Вячеславу Михайловичу: «Это же Оля, ты не узнал её, ты же её из роддома нёс». «Так ведь Оля, может, и руки подать мне не захочет», – сказал он. А в другой раз он спросил меня: «Обвиняешь ты меня?» Я заплакала и сказала: «Ну, ведь вы единственный человек, который знал моего отца с детских лет, я не могу иначе вас воспринимать». У меня с ним были очень откровенные беседы.
Связь с этой семьёй не прерывалась. Когда у Светланы родился сын Вячеслав Никонов, внук Молотова, я была на первом дне его рождения.
В последний раз я с Вячеславом Михайловичем говорила по телефону в день его девяностолетия. Я позвонила и сказала: «Поздравляю Вас». Он спросил: «С чем?» Я ответила: «С жизнью, с тем, что Бог дал Вам прожить до девяноста лет, что Вы видите небо, нюхаете цветы (он тогда жил на даче в Жуковке), ходите по этой земле, не многим это дано».
Он понял мой намёк и сказал: «Ты умная девочка, спасибо за звонок, до свидания» и повесил трубку. Это был наш последний разговор.
Я была на похоронах Полины Семеновны, она первая умерла, за ней Вячеслав Михайлович, потом Светка, моя подруга, которую я очень любила. Но вот ниточка, связывающая с этой семьей, не оборвалась. Совсем недавно был вечер в бывшем ВОКСе, теперь это Дом дружбы, туда пришёл внук Молотова Слава Никонов и принёс мне письма моего отца Молотову. Он занимался архивом деда и нашёл их. Молотов хранил их с 1926 года. Это меня как-то примирило с Вячеславом Михайловичем. Я подумала, как такой законопослушный и осторожный человек, который не смог защитить даже свою жену (в отличие от моего отца, который сам поехал выяснять, когда арестовали его жену), сохранил письма своего друга. У меня стало теплее на душе, ведь это была ниточка, протянутая сквозь годы, она связывала мою семью с давнишней, заложенной в детстве дружбой отца с Молотовым.
Часто вспоминаю Вячеслава Михайловича, особенно когда бываю в Казани и прохожу мимо реального училища, где он учился вместе с моим отцом. И я всё думаю, что связывало этих людей, столь разных по характеру».
Продолжение в следующей публикации.