Суровым был приказ Наполеона,
Когда, и хуже не было обид,
Гусара гнали прочь из эскадрона
За то, что к тридцати он не убит.
И падали в сражении уланы
За торжество парижского двора.
За ними полковые капелланы
Крестили на могилах кивера.
Когда при Николае стало ясно всем,
Насколько ценность истины упала,
Поэтов убивали в тридцать семь.
А похвалой для них была опала.
Но только в Святогорский монастырь,
Домчали саркофаг, молясь при этом.
Как вновь попу пришлось достать псалтырь,
Увидев гроб с очередным поэтом.
Был приговор отечества суров.
И новый гений пулей друга скошен.
Стал для него последним домом ров,
Где до утра он был друзьями брошен.
Неважно, кем в России занят трон.
Сперва цари, а после них генсеки
Предпочитали, вплоть до похорон,
Свои, а не Отечества успехи.
Кто, на беду, не вовремя созрел,
Не думая про ад или траншею,
Тот получал дуэль или расстрел,
Тюрьму или одел петлю на шею.
С тех пор уже прошло немало лет,
Но не прошли бесследно тренировки.
Тот до сих пор в России не поэт,
Кто не дождался пули и верёвки.
Такой обычай у Страны Советов,
Слепому не помогут костыли.
Здесь принято молиться на поэтов,
Когда их вынимают из петли.