После многих дней дождя – солнце. И сразу явил себя мой любимый август.
Но утро хмарное, как и должно быть. Летят с юго-запада растрепанные облака, которым есть перевод. Но люди недоверчиво пока поглядывают вверх, наученные растерянными прогнозами потерявшихся синоптиков. Туманы – не облака! Солнце быстро топит их, проглядывает в сырые окна небес. «Давай, давай, родное, поднапрягись!» Сверкнуло в ответ, как око доброго Бога, скучающего по людской пастве. Кудели облаков вьются с запада на восток, истончаются стремительно. Но всё еще вокруг: мостки, заборы, крыши, травы, цветы – полны гниющей влаги. Она холодно посверкивает.
Проходит час, другой… Утренний озноб неба сменяется покоем неспешного шествия. Иногда, правда, как льдина, накрывает деревню прохладная туча, и сразу зашумит берёзовая роща. И боязно за внука, умчавшегося к мальчишкам в шортах и лёгкой футболочке: не плеснуло бы…
Но нет, пронесло. И еще через час мирный, теплый, ласковый свет утверждается в мире. Никогда он не бывает так покоен, как в августе. Он выжигает из тебя суету, маету домашнего сидения во вселенском потопе нынешнего лета. Он добр и предельно тих. Он умиротворяет всё сущее. И даже временная разлука с любимым человеком не горчит. Лицо приближающейся осени проступило во всём неогорчительно, бережно, не вселяя в человека тревогу: ещё я погрею, ещё есть чего набрать и сорвать в лесах и огородах, ещё отмеряешь километры в моих полях!
За соседским домом впервые сказалась красным листом рябина; за огородом опалило жёлтым берёзы; засверкали под солнцем обожжённые георгины и картошка; просвечивают в бледных стручках гороха мелкие ядрышки; млеют от тепла старенькие змеевики огурцов; растекается по грядке медузой кабачок; страдают в тенистой гуще смороды крупные чёрные ягоды; почти голые кусты крыжовника унизаны строем желтеющих ягод…
И по всей деревеньке огоньки разговоров, шевеления, устроительства…
– На той стороне реки? Нет, ничего. Я знаю давно там места лисичек, так тех хорошо набрал…
– Только два белых в бору. А и сыроежек наломали. Знаешь, их на сковороде прожаришь до того, что они стрелять и подпрыгивать начнут, а потом несколько яиц туда и лучку… М-м-м-м…
– Да блин, все ноги смочил в сапогах. В болото и не вошёл – не пройти. Но зато малины налопался…
– А Ванька у Сани вчера из муравейника бидон браги спёр! Тот отловил его и натрепал. Да что толку-то: брагу тот всю выдул да расплескал по дороге пьяный-то…
К вечеру дети зажигают за огородом костёр. Солнце как раз падает на полянку у кострища. Насекомая мелкота заполняет всё пространство лесного просвета. Мокрые ветки неторопливо греются и принимаются весело пощёлкивать. Все молчат, глядят на огонь. Кисти рук покоятся на коленях. Внуки тычут прутики с хлебом в костёр. Хлебушек тоже ласково потрескивает, запекаясь.
В девять часов вечера на востоке, в корнях мощных елей рождается оранжевая луна. Все невольно следят за ней. Немного тревожна своим огнём, полнотой. Но через минут двадцать загар спадает и проглядывает её привычное, улыбающееся материнское лицо.
Оглядываемся на запад: как там, персеиды, жгут уже небо? Мы так любили их в молодости.