качали мне в легкие запахи летние,
кусали мне крошку пузырчатых стенок их
светлые домики с лицами глупыми, бровями квадратными, -
языками солнечными промеж занавесок грели
мне окна -
открыли все окна,
все дышали и ныли, все топали,
перебирали салфетки, слезами политые, и руки всё
гладили, - под чужими пальцами кости мои
хрипели толченые, меня держала
искусственная вентиляция.
смотри, мама, чего придумают,
смотри, однажды для тысячи мам запишут
сны их чад,
однажды, не мы, конечно, но внуки наших внуков,
лягут на полку в архивах двумя пузатыми,
нумерованными кассетами. интересно, мама, а если
их в один проектор поставят,
интересно, мама, а если их
сплавят
вместе?
а если трубка, заползшая в мое горло,
прорастет, а если во мне будет дерево трубок?
а если однажды прорастет еще и арбуз, - я же
глотал семечки целиком, я не знал, что червякам трубок
тоже где-то спать надо
будет.
солнце, мама, -
огромная белая дырка.
оно тает и капает на мой подоконник, оно плавит его,
оно плавит плитки пола, - все пахнет, как корвалол,
все пахнет, как врачи, как аптеки,
воздуху душно днем,
солнце, мама, помнишь?
а если оно лопнет?
ему нельзя столько плакать.
оно же нас всех убьет, оно же нас всех
смоет.
я открывал окно по ночам, потому что боялся,
что с утра солнце встанет не с той ноги,
что оно споткнется,
что оно покатится и через подоконник перевалит
свое тело, а я не услышу,
а я не услышу, как оно сядет рядом и будет дышать, как вы -
нервно и с шепотком,
а что мне расскажет оно, повидавшее всех и вся,
если ты рассказывала про каких-то чудовищ -
я помню, одного звали Прости, другой,
вроде как, француз - Мне Жаль, и брат его верный Пожалуйста,
какой-то дурак развеселый по имени Золотце.
они бурчали мне что-то, что я не знал, что я не просил,
но они так тепло и приятно звучали на твоих губах, мама,
я вдруг не проснусь, когда солнце
придет мне рассказывать про своих чудиков?
а если космонавты над нами шутят, снимают кино
и рисуют мультики, землю пузатую,
а сами с облаков письма шлют?
а если я бы стал таким?
если бы я обманывал? так что солнце расскажет,
мама, где космонавты
пляшут.
я открывал окно, это так сложно - представлять,
как идешь к нему и хватаешься за створки.
ноги-то по полу шлепают, занавески шевелятся, а руки -
лапша вареная. ты такой в жизни не видела.
ничего, я запомню. ты узнаешь, как одеяла дышат,
как я держу ритм, когда топаю, - это моя новая песня,
я сочинил ее для тебя.
это тебе не сны, не кассеты, но мам,
если кто-то вдруг из других человеков
все же изобретет их - разбуди меня.
и я стану твоей кассетой.
будем вместе лежать на полках.
смотри, чего не придумают только.
солнце в консервах, мама, представь? я бы поглядел.
но не пугай его дурными фантазиями, если увидишь здесь.
пускай оно выговорится. пускай поплачет.
меня его слезам не убить. и если оно с горя и одиночества
захочет забрать меня,
я с собой заберу француза. я всем твоим чудищам и кошмарам
спою свои песни.
только, мама,
не закрывай
окна.