Не тревожь меня бесстрастную,
не забавь меня пугливую,
я угрюма и опаслива,
я печальна и стыдлива.
Не тревожь меня, не путай,
милых слов не говори.
В памяти моей так смутны
лиц тоскливые огни.
Будто песенку старинную
заучила наизусть,
как прощают нелюбимые,
что любимые есть грусть.
Но тоске моей нечаянной
суждено забыться впредь, -
я светило неприкаянное,
суть моя гореть! Гореть!!
Тем наивным и уверившим,
что ко мне склонясь пришли,
я дарила строк насмешливых
бережливые гроши.
И сама забылась, вверилась
и ласкалась как ручная,
их поверья сладко пелись,
их страшила мгла ночная.
И приблизила неузнанной
их к себе, к хранимой святости,
но осталась необузданной,
но осталась незапятнанной.
Солнцем, божеством безжалостным,
злым горячим духом дня,
я горела и смеялась,
и смеялась им в глаза.
А они истлели, корчаясь,
проклиная свой обет.
"Это все жестокость молодости", -
я твердила свой завет.
Я твердила и в отчаяньи
я прошу тебя, ответь:
скольких жалких, неприкаянных
суждено еще мне сжечь?
Скольких души непокойные
потонут в моем огне?
Не тревожь меня озлобленную!
Не тревожь огонь во сне.
Не тревожь меня, не путай,
милых слов не говори.
В памяти моей так смутны
лиц тоскливые огни.