Пьесах в стихах. Втрёх действах. С прологом и эпилогом.
Пролог.
Давно не баловал перо я
изящным слогом праотцев.
Се первое, а вот второе
то, что Олег я Гетьманцев.
Но тут и третья есть причина:
хочу причастным быть почину
трудам вершителей словес
в которые смысл тайный влез.
Они творили, как умели!
Такие были праотцы,
что букву Аз и букву Рцы
вокруг оси своей вертели!
На них молюсь я и бьюсь лбом
о плиты памяти, бом-бом…
Действо первое.
Из пены вышла Афродита
на брег песчаный и пустой,
старик ей заказал корыто,
она ж ему: «Рыбарь, постой!
Я – божество, а не жар-рыбка,
в сюжете bug, просчёт, ошибка.
Куда смотрит Зевс-отец?!
Все эпосы идут вразрез
с положенным, а не в согласье!
И каждый хор разноголос,
Родосский сыпется Колосс!
Светила, видимо, загасит
рукою крепкой вскоре Рок,
и выйдет полный Рагнарок!»
Старик ответствовал: «Киприда!
я стал совсем глазами слаб –
Венеру от Маген-Давида
не отличит презренный раб!
Но не прогневайся, богиня,
стою я, варежку разиня,
явлению тебя дивлюсь,
и бородой своей давлюсь!
Пусть по желанию тасует
Зевс мифы, эпосы, т. д.
потея в праведном труде,
не страшно, Шива подтанцует!
У Лукоморья дуб растёт,
пойдём туда, там бродит кот…»
Действо второе.
Накидывается, как скимен
играющий, волна на брег,
как и опасен, так и дивен
её стремительный набег.
Смеркается. «Идём же, старче!
Отсюда прямо и подальше!»
Урании зов рыбаку,
не по ноге, не по веку!
На рамена закинув бредни,
он всё же встал, напружил грудь,
и к Лукоморью, т. е. в глубь
земель направил шаг последний,
чтоб познакомиться с котом,
что ходит по цепи кругом.
Песок хватается за пятки,
камыш колышет лёгкий бриз,
волна с волной играет в прятки,
таков стихий теперь каприз!
На раковине Афродита,
что на проказы плодовита,
несётся, рядом старикан
стоит, как Зевса истукан.
И борода его седая,
рыбацкий плащ, сеть и колпак
танцуют на ветру гопак,
бардак изрядный создавая.
Сюжет описывая сей,
мне хочется настойки всей.
Пейзаж достоин кисти вёрткой!
За кадром прыгает кадр вскачь!
Окно задёргиваю шторкой
и дегустирую первач.
Природа в высях бьётся оземь
и бесконечность цифрой восемь
лежит на гальке на боку,
я ж о другом уже реку.
Про то, как дед полунагую
хватает деву, чтобы еть,
а после членами болеть…
Нет, музу я переобую!
И ты, Барков, зайди потом,
сейчас мы пишем не о том!
Действо третье.
Вот цель пути, вот Лукоморье,
кот ходит по цепи кругом,
тома, подточенные молью,
как в стеллажах, на дубе том.
Высок их слог, в нём дух и древность,
превозмогая сленга бренность,
влечёт к вершинам горним ум,
как император действ и дум!
На пару искоса кот смотрит,
пришедшею из стран иных,
где нет котов учёных, их
массмедиа там с детства портит.
Манишку поправляет кот
и плавно речь свою ведёт:
«Кармический закон коварен,
и заманух в нём золотых
полно, как по весне проталин
то сзади врежет, то под дых.
О, поседевший почемучка,
когда совсем дойдёшь до ручки,
руки и не подаст никто –
ни кит в манто, ни конь в пальто.
Лишь только тень с тобою, странник,
пройдёт и стёжки, и централ,
где ты репьёв понацеплял
на свой столь многогрешный краник,
что крючковат и ржав теперь,
и издаёт протечки трель.
Ты хочешь знать: кто и откуда
и с чем куда, зачем и как?
Отвечу: в мире много чуда,
пример – простата и просак.
Мяукаю я откровенно:
вот Афродита, вот колено,
а ты всё держишься за сеть,
так чресла могут окосеть!
Старик, оставь пустые бредни,
здесь всё вершится не всерьёз!
Не то нарвёшься на вопрос,
мой бедный друг и странник бледный,
ты полушарий двух промеж:
«Куда несёшься, Гильгамеш?»
Старик молчит, молчит Киприда,
взошла вечерняя звезда,
широк простор и высь открыта,
и всё стремится в никуда,
Отлив сменяется приливом,
все мысли только о великом,
и на цепи кот задремал,
и сон увидел про финал
всего небесного, земного,
всего, что было и грядёт,
восстанет что, что упадёт.
Герои наши, внемля слову,
аромосвечи подожгли,
и под пригорком возлегли…
Эпилог.
Читатель возмущённо крикнет:
«Жжёшь, автор, растуды в глагол!
Что, думал, что никто не пикнет,
чего бы ты нам не наплёл?!
Ивана изгонял Баркова,
а сам понаписал такого,
что хоть святых всех выноси,
как искони есть на Руси!»
Ответствую: «Уймись, вояка!
Да, изгонял, но тщетен труд,
его всегда в сюжет введут,
чтоб становилось всё двояко.
Ты лучше рвение уйми,
пустырника, пойди, прими…»