Начало:
http://www.stihi.ru/2018/11/04/8041
Предыдущее:
http://www.stihi.ru/2019/06/24/8905
ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ДЕВЯТАЯ
Тише
Вот, Я подниму против них Мидян, которые не ценят серебра и не пристрастны к золоту.
Книга пророка Исаии.
Первого сентября тридцать девятого года начался локальный вооружённый конфликт между Германией и Польшей из-за неурегулированного вопроса вокруг Данцига. Во всеевропейский он перерос лишь третьего сентября: Англия и Франция объявили войну Германии. А формально конфликт мировым стал ещё несколько дней спустя, когда в него вступили английские доминионы. Таким образом, именно Англия и Франция раздули германо-польский междусобойчик в мировую войну.
Данциг всегда был традиционным немецким городом. Несмотря на космополитический характер, обусловленный его ганзейским прошлым, подавляющее большинство жителей являлись немцами, а число этнических поляков никогда не превышало 10 %.
Что касается требований Гитлера Польше, их никак не назовёшь людоедскими: всего лишь возвращение Данцига, который полякам формально не принадлежал, и экстерриториальной дороги к нему. Взамен признание за Польшей земель, отторгнутых у Германии Версалем, а так же - помощь в оборудовании польского порта Гдыня и мирный договор сроком на пятьдесят лет. Однако, получив английские «гарантии», поляки потеряли чувство реальности: неустанно хамили, а потом начали репрессии против немцев, вызвав гуманитарную катастрофу на польско-немецкой границе. Саму же Польшу захлестнула военная истерия. Наглость и безумие поляков дошли до того, что они угрожали конной атакой на Берлин, обещая в две недели взять столицу Рейха.
Бедствие даже Мюллера, тихого уравновешенного человека, выводило из себя, заставляя действовать во благо родины и своей семьи. Милый, милый, милый Валентин! Век не излить благодарности. Протез (отсутствие стопы, а с ней – воинской обязанности) позволил ему пристальней глядеть, внятней видеть. Именно он, исподволь уговаривая, тормозил рьяность продвижения мужа сестры по карьерной лестнице в НСДАП и добровольной внештатной службе полицейского резерва. Когда прибывший из Германии генерал Фридрих Эберхард на территории Данцига приступил к формированию пехотной бригады, Валентин убедил-таки Клауса стать санитаром в лазарете, и это удалось из-за возраста.
Кругом прав шурин оказался, потому что нападение на Россию лежит за гранью пониманий, которую перешагнуть вдумчивому читателю позволяет обязательная для каждой Германской семьи книга. Крайней редкостью для политика является то, что в самом начале карьеры Гитлер открыто сформулировал смысл будущей геополитической доктрины и последовательно притворял планы в действие. Нацизм – причина мировой войны. Цель - захват территорий вплоть до мирового господства, и «Майн кампф» тому подтверждением. Если б ни она, рано или поздно анестезированные бесноватым вождём христиане все поголовно (и Клаус Мюллер в первых рядах) с вдохновением вляпались бы в пакость добычи благ для оставшегося в живых «мяса» путём захвата территорий. Теперь же будто колпак с головы слетел, обнажив череп до холода. Будто предупреждение вывешено: «Тише надо, легче, внимательней!»
***
Ветер и пыль в мире, лишь ветер и пыль. Густа, бездарна, пронизана лучами солнца. Где-то перемешена она с дымом, где-то прибита маревом болот. Лобовое стекло плохо защищает от пыли, несмотря на солидную прорезиненность краёв. Одинаковое всё, липко-серое. Кажется, прах этой грязной страны вместе с морозом и безутешными дождями, один из главных, непобедимых врагов цивилизации.
А ещё – люди, вернее то, что за двуногость условно зовётся людьми! С одной стороны – упёртые фанатики, не способные воспринимать доводов разума, с другой! «Бывают же на свете мерзавцы! Носит же земля! На что рассчитывает шуцман, за что столь отчаянно борется даже у края гроба?» Зачем ему слепой мальчишка! Ищет ответа Иохим Финк и не находит. При самом лучшем развитии событий у таких, как этот Кузьмин, нет будущего (немцы предателей не любят). На кого в данном случае опираться им в новых землях, если добровольцы из местных – разменная монета? И кому, собственно, рассчитывать прочность опоры! Не ведомо. Глубже проникнуть, до уровней, коих достиг Мюллер, вчитываясь в библию национал-социализма, Финк не рискует, да и не привык. А глянь пристальнее, увидишь: первым разменян на мелочи он, истинный ариец, потому что, любя великую идею, Гитлер не любит немцев. Немцы же любят великую идею, покупаются на неё, если подана в подходящей, ласкающей гордыню форме.
«Любовь бежит от тех, кто гонится за нею, а тем, кто прочь бежит, кидается на шею». Это сказал великий Шекспир.
«Как хорошо любить! Гораздо приятней, чем быть любимым. Являясь предметом привязанности, подвергаешься воздействию чувства умиления тогда, когда тебе вовсе не до того, терпишь ласки, желая дать кому-нибудь в морду». Сравнив на практике оба состояния, Финк понял отца, оценил навязчивость матери. Жаль – слишком поздно пришло понимание. Додумайся он раньше, что требуется обиженному на весь свет грузчику, жизнь была бы спокойней.
«Плачьте с плачущими», говорят. И надо-то было не трепетать перед отцовским раздражением, тем самым усиливая гнев, а выяснив, кто сволочь, хотя бы номинально стать с ним в пару для атаки на врага.
Почему утомляют осенние цветы? Тяжки запахом и видом. Оттого, должно быть, что плод их (в отличие от соцветий весны) не успеет пригодиться в пищу кому бы то ни было. Красота должна быть полезной, иначе по сути своей обаяние теряет.
Рита, умница! Прекрасный цветок! Кажется, довольна, что у неё есть Иохим. Да. Большое дело – вера в его порядочность и надёжность. Затащить женщину в постель не сложно, с позиции силы востребовать брачный контракт – того проще. Добиться близости душ – это нечто новенькое, сродни блестяще проведённому следствию.
Он не торопится остаться наедине, хоть в госпиталь переводчика не взял. Она перестала прятаться, приветствует взглядом, кивком головы. Сегодня же предложила кофе выпить! С уважительным полупоклоном отказался, сославшись на неотложность дел. Огорчена, и это заметно. Дела же! Кто б их когда переделал, и сколько милых минут впереди! Главное – не спешить, работать тихо.
***
Пистолета не было. Дитер очень внимательно глядел после того, как встал по команде и поплёлся среди мхов, раздираемый ненавистью. Вряд ли можно спрятать его в плотно облегающей рубахе или штанах. Что же было? Тень от определённым образом сложенных пальцев? Наверно так. Главное же – страх и гнев, на жалости к себе замешанный. Они, два этих приятеля, дурака с Фогелем сыграли, длясь и длясь во времени, заставляя глубже и глубже погружаться в тоску.
Почему у Ганса такого не происходит? Ему ведь гораздо хуже. Конечно, «рентген в болоте не растёт», опасность навредить движением – серьёзный мотиватор, но всё-таки! Бастиан совсем не выпадает из рамок, смотрит «сон», и только.
А война кончится не завтра. Будет длиться и длиться, бросая из одной жути в другую. Впрочем, если совсем честно, теперешние обстоятельства – не жуть, только унижение, да, собственно, чем унижен гитлерюнге и перед кем? Кто узнает? Кто оценит со стороны?
Фогель, наверно, пожизненно зануда, и занудство причиной неприятностей. Вот сейчас! Зачем лежит на тёплых досках, созерцая снизу множество движущихся ног? Чего ждёт? Чтоб наступили? А может, чтобы, обративши внимание, поквохтали над ним: «какой несчастный! И как это мы не заметили!» Полный срам, бедствие, честное слово.
***
Орлёнок, орлёнок — могучая птица,
К востоку стреми свой полёт,
Взлети над Москвою, над красной столицей,
Где Ленин любимый живёт!
Эти слова из спектакля. Песню (по сценарию) в тюрьме придумал Гродненский подпольщик Зямка. Потом появились другие стихи – на все времена, для всех на свете:
Орлёнок, орлёнок, мой верный товарищ,
Ты видишь, что я уцелел.
Лети на станицу, родимой расскажешь,
Как сына вели на расстрел.
Зяма Курзинер – трус, он сам это говорил. «Так, знаете ли, боюсь решения всякие принимать! А при мысли о физической опасности аж кишки подводит».
И чего тут особенно трусовского? Витька то же чувствует, тем же может похвалиться. Вася Деменков сказал, что настоящий трус никогда в том не признается, но, оправдывая себя перед самим собой, юлить начнёт, по мелочи негодяйствовать и, в конце концов, подленькое что-нибудь сотворит.
Зяма же из трусости (чтоб в опасное место не послали) работу рвёт зубами и лапами, а дошло до дела, он за маленькой девчонкой первым в воду прыгнул, хоть плавать не умел. После этого, конечно же, сразу научился, потому что почувствовал, как вода его держит.
«Трусость, - сделал вывод Зяма, - от недоверия». Кому следует доверять, уточнено не было. Хорошо, ладно. Пускай хоть себе любимому доверь, своим потенциальным навыкам. Хоть бы так, ведь они опосредованно с того же источника вышли.
Орлёнок, орлёнок, идут эшелоны,
Победа борьбой решена.
У власти орлиной орлят миллионы,
И нами гордится страна.
Может, и гордится, но это - не расстрелянного гордость, а тех, которые жить остались, хоть с ним соотнесена. До страны ли, коль кишки подводит! А ведь и да. Только зло берёт на подвод кишок: «Тьфу ты! – думаешь, - чтоб его перепустило!» И является отвага, отвращение к беде.
Машина катит, подрагивая, несёт Витьку ставшее движением время. Куда несёт? Нет ответа и ладушки. Вдох-выдох; вдох-выдох. Каплями выстукивает пульс: «не больно; не больно; не больно!» Спасибо; спасибо; спасибо.
Тихо надо, тихо. Лишь в тиши расслышать можно неуловимый призыв, лёгкий знак, персонально ему поданный, шестым чувством ощутить, остальное пропуская. Вот где ошибка, в жалости к себе: «с какой стати сижу я тут такой хороший, ничего никому плохого не сделавший!» Досиделся козлёночек-ребёночек, расхлёбывай теперь. В зад жалость надобно заткнуть, подпереть предположениями, а поверх пристроить ум досужий, чтоб место знал.
***
Поднялся Дитер и вплотную за перилами обнаружил однорукого старика с лошадиной мордой на плече.
- Выдохни, милая, - уговаривает Сулимов кобылицу, сердечко-то успокой. Видишь? Легче. Слушаться надо, понимать. Да, хитрюжка. Не коси глазом. Человек, хотя и мал, проворнее коней, потому и хозяин. Вот уж я хомуток поправлю, и тут смазать бы. Прохор Егорыч, есть у тебя снадобье? Благодарствую. И хлебушек солёный. Так-то нынче будем, будем уже.
Между тем от выгона, от становой дороги Кружилины подъехали, Ясеневские.
- Зачем сюда! – Всполошился Федос. – Низом подводы. Малые справятся. Давайте, а сами, пожалуй, в хату.
Всё население хутора в сборе. Матери кличут по крылечкам малышню. Сход у Прохора предполагается. Алик с ложкой и горшком сидит на завалинке. Люба трёт пальцами виски ему, нажимает за ушами.
Борька смотрит, глаза вытаращив. Первый большой дозор, - это серьёзно. Затея, по всему видать, не шуточная, коль пулемёты вона. Из резерва взятые, зачехлены до времени. На заставе – особь статья, каждый в руки огнестрел получит, холодное же при себе, причём, у всех, включая мальчиков связных.
Старшие ребята побежали к приезжим – возы под гору сводить. С площади никто не торопится, знака ждут, особого приглашения. У Борьки нож, притёртый, выверенный. Больше, отец сказал, ничего не надо. Задавать вопросы про дело – тоже лишнее: отстранят за глупость. Борька совсем не боится, верит отцу, который не стал бы брать сына без расчёта сил.
Другие ребята (он заметил) опасаются глазами. Выяснять, зачем так? Тоже ни к чему: тревоги чрезмерны. Дед Мартьяныч сказывал: «В простоте живи душа. Заботы сами явятся, покой же надо взращивать, аки дивный плод».
***
Отгремел настил переезда через окружную ветку. Истаял пригородный пустырь. Поплыли домики, побежали колья, и за каждым (чудится Мюллеру) притаившийся взгляд. Русские (он заметил) изменений на улице не пропускают, машин – тем более. Работаешь, например, в саду, вот и знай свою грядку! Это – не про них. Особенно женщины: всё видят в небесах, под землёй и, кажется, за морем тоже.
Что за манера начальнику лично водить машину! Какой-то особый шик – без охраны? Зачем теперь спрашивать! Есть ли разница? Нет. Струсил Клаус и ещё раз струсил. Полбеды оттого, что Финк – негодяй. Мюллеру опасен – вот беда. Слишком далеко зашли у них «взаимоотношения», только ленивый из гестапо на парочку пальцем не показывает. Подобные субъекты подобной «близости» не прощают. В поисках повода для расправы весь «Жёлтый дом» госпиталя предстоит теперь лишь этому санитару. А ещё (гляди-ка) повысится доверие – насовсем к себе переведёт!
Упустил олух возможность - «муху» пришлёпнуть, да. Но отчего ушла досада! Просто на сердце? Покой и тепло. Скоро приедет Лампрехт? Уже два письма Мюллер из дому получил, и оба указывают на разрешение вопроса с благословением Амалии, Поэтому, должно быть, даже омерзение не гложет. И ещё слепой. Нечто знает, видимо, нечто понял, но откуда сведения? Как бы то ни было, данность на сию минуту такова, что следует принять её без размышлений.
***
Гитлер (как представлялось Гансу) не хотел большой войны, потому что к ней и установлению европейского господства Германия могла быть готовой не ранее сорок седьмого года. К тому времени был бы отстроен Рейх, создан флот, способный соперничать с английским. Но в тридцать девятом внезапный политический разворот Англии сделал войну неизбежной.
Если б ни это, кто бы его слушал! Роковая печать, приговор вопреки победам, подтверждение безусловности катастрофы.
Явилось, подкатило. И здесь как повсюду: «Говорит Москва». Не из какого-то конкретного окошка, но будто бы с небес или от центра земли. Сколько раз в сутки повторяется?
Бастиан на клеточном уровне предчувствует голос. Почти сразу, с первых дней плена возникли в нём биологические часы. Сколько времени понадобится, чтоб сломать их? Много, очень много, всей жизнью не перечеркнёшь. Десятилетия после войны спи и вздрагивай, ходи, прислушиваясь: не выскажется ли по-русски в урочный миг рекламная тумба или автомат для продажи сигар.
- От Советского… информбюро! - Всё замирает, и ветер. Даже в день разгрома посёлка голос никуда не делся. Дитер палец бы отдал на отсечение, что при беседе с Эммембергером слышал его с той стороны ручья.
Окончилось. Сквозь выдох простора звучит музыкальная фраза, и Рома Кружилин, один из тех, кто сносил Ганса в сушильню, разворачивается на публику, вступив из-под затакта:
- Разлетались головы и туши, - грянуло по-над откосом.
Дрожь колотит немца за рекой.
- Это наша русская Катюша, - подхватили братики Шурик с Мишкой,
- Немчуре поёт заупокой.
«Архангелам» затея по вкусу пришлась. Где тоненьким голоском певица переставляет нотки, уже никому не слыхать.
- Расскажи, как песню заводила, - с пересвистом плывёт меж бревенчатых строений залихватский призыв,
- Расскажи про Катины дела.
Про того, которого лупила,
Про того, чьи кости разнесла.
Как-то вышло, все некогда прежде слыхали слова, даже маленький Володя. Лишь прадед его мигнул, будто от сора, подставив ладонь козырьком. Генерала царской армии поразило изумление. Хоть в военных песенниках и был ругательный раздел, да не до тех степеней ёрничали. Тут же дерзостью просто подбросило.
- Что это? – Спрашивает Фогель.
- Катюша, реактивный миномёт, - отвечает Сулимов. - Творчество ниже уровня выпадения в осадок, - и переводит почти машинально:
- Ты лети, лети, как говорится,
На кулички, к чёрту на обед.
И в Аду таким же дохлым Фрицам
От Катюши передай привет.
«Орган Сталина» - так напасть звали немцы. Кого-то миновало. Дитеру же приветствие с воспоминанием о песне досталось от всей души! Обрёл с первых минут на фронте, задвинув вдаль прочие ужасы.
- О, смотри! – Радостно ткнул пальцем в Ганса Кружилин Мишка, покончивший дискантом песняк. – На своих ногах стоит! Умеете лечить, Дмитрий Данилыч!
- С Божьей помощью, да, - последовал ответ. - Без неё ничего и не делается. Идите, – кивнул немцам Сулимов на домик Федоса. – Там тихо будет теперь.
Бастиан вслед за Фогелем сходит по ступеням, невольно и уже привычно наслаждаясь возможностью двигаться без препон.Сзади, родившись меж вздохами ветра, накрывая, плывёт иной мотив, иное настроение:
- Прощай, любимый город,
Уходим завтра в море!
И на две стороны распахнулась вселенная, потому что Костя Туркин повелел:
- Споёмте, друзья, ведь завтра в поход,
Уйдём в предрассветный туман.
В самом деле, именно туда уйдут, хоть до ближайшего моря три года скачи!
«Какие голоса! Как они могут? Одни и те же! Не сценарий концерта, но веление изнутри. Откуда что берётся!» - Спрашивает Ганс воздух или глубину подсознания, а перед глазами ноты – готовая партитура, которую следует записать.
- Ну, давай, давай! Подмигивает ему Шурик, - Удачи тебе, парень! Живи до старости этим же порядком!
Слов не понять, но порядок установлен: спина – будто новая; ноги уверенно топчут землю, даже бегать довелось, когда третьего дня из окна увидел, как кастрат, подцепив палкой, колотит о камень чёрную змею. Пока Ганс сообразил, пока выскочил и обежал вокруг домика, удрал мерзавец в дверку возле крыльца. Бастиан за ним не рискнул последовать – слишком низкой показалась притолока.
- Натрикс! – Крикнул Ганс в лицо вывернувшемуся из-за угла Васе Глущенкову. - Этот урод убил! Там лежит! Ты должен был видеть! Почему не бежишь поймать!
- Да, я видел. Хочешь, проверь: там никто не лежит – уж уполз вполне здоровый.
- Как уполз!
- Очень просто. Руки у придурка из задницы растут, а Натрикс в порядке. При встрече с крупным противником ужи применяют интересную тактику. Называется «акинеза» - ложная смерть.
Ганс слыхал об этом трюке. Получается очень эффектно: при угрозе тело змеи обвисает как безжизненная верёвка, глаза закатаны, рот судорожно открыт, язык вывалился. Иные особи могут даже пустить из пасти несколько капелек крови. Для полной убедительности уж выстреливает из анального отверстия вонючий секрет. Мало у кого возникнет желание взять в руки полуразложившийся труп. Но стоит врагу отойти на достаточное расстояние, как пресмыкающийся "Лазарь" воскресает и улепётывает.
«Пугать они могут, а драться – посмотрим!» Мальчик отбросил со лба волосы, гримаса гадливости мелькнула, не задержавшись. По всему выходит, хотел кастрату портрет расписать, да глянул и побрезговал.
-Негодяй, - сказал Ганс. – Он ведь знает, что змея не ядовита и является домашним животным! Зачем убивать?
- Импульс, должно быть, - ответил мальчик. - Год наблюдаю экспонат из кунсткамеры и понять не могу, отчего рядом с ним столь неуютно. Теперь лишь догадался: он – источник опасности для внутреннего употребления, делает худо себе и никому. Окружающим выходки его – пустяк, щекотка по нервам. Сам же! Свершил, наверняка стыдно за поступок, но виноват некто иной, а следовательно, надо с выпуклыми глазами войти в новый виток затей. Странный субъект! Без запинки отдаст нуждающемуся еду и вещи, поможет задачу решить, если ответ не сходится… А в остальном! Хуцпа. Перевести с языка его предков, это когда ты такой умный-умный, но таки немножко глупый. А глупый ты, потому что ну слишком наглый. Непредсказуем до изумления! Тихушник против себя, а за кого, сам не знает.
Два месяца назад единственным занятием Ганса стало наблюдение товарищей, словно мышей в пробирке, и он тоже не понял, кто есть кто. Вот Дитер. Можно ли вполне положиться на него? Да и нет. На самом деле даже на себя нельзя положиться, потому что право на ошибку Бог оставил человеку после грехопадения. Если же полагаешься безусловно, слепо надеешься и веришь в непогрешимость, то лишаешь человека этого права. А кто ты, собственно, таков, чтоб лишать? Никто. Вот и глупость получается.
Переступили порог. Прохладно. Пение сникло. Вернувшаяся чуть раньше Даната торопливо гремит мисками. – Есть будете? – Спрашивает. «Нет», - кивает Дитер. Он понял за много дней, что в России входящих в дом спрашивают именно об этом.
Старуха, указав влево, перестала обращать на них внимание. Там дверь в большую, сумбурно обставленную комнату. Вероятно, сюда снесли множество вещей, не озаботившись расположить. Посреди «спиной» к двери пианино, рядом – посудный шкаф с зеркалами, гора стульев, три письменных стола. На одном разбросаны открытки с изображением дворцовых зал.
«Версаль должно быть», - решил Дитер и тотчас осёкся, не успев объявить догадку приятелю. По правому краю одной из анфилад диссонансом глянули окна вагонов.
- Станция подземки, смотри! – Сказал.
- Да, - согласился Бастиан, - и люди одеты буднично. Где же додумались эдак отстроить?
- Вот обложка от набора. Здесь на трёх языках написано: «Московский метрополитен». Неужели!
- Должно быть, так.
Ганс занялся бы вдумчивым разглядыванием достопримечательности, но звук тонкий, мерно жалобный, едва-едва сочащийся сквозь толщу стен, не позволил не только сосредоточиться, но и место себе найти. «Конечно, это – ребёнок. Тот самый, из огня! Мается болью, всё на свете вовлекая в круг беды.
Что же делать? Непонятно как додумался, поднял крышку фортепьяно, бросил руки на клавиши. «Вот. Правильно. Есть средство. Моцарт, может быть, и это пережил, и об этом сказал, вернее – посоветовал на языке музыки, чем можно утешить старуху по крайней мере и самому не подохнуть с тоски.
Из окна хорошо просматривается дорога, по которой идут и едут, минуя посёлок. Ленивое движение. Несмотря на яркий свет, серенький путь, серенькие фигуры. Но что там – всадница! «Боже мой! Почему у них такие женщины!» Блёкнут сравнения! Все мадонны мира отдыхают! Совершенство? Нет, выше: естество без прикрас, воплощение Божьего замысла в чистом виде. украшения были бы смешны. Драгоценностей не надо. Есть одна - нерукотворная.
Спешивается у коновязи, будто мотылёк порхнул, берёт загодя приготовленную торбу с овсом, надевает на голову жеребца. Водопойная колода пуста, но есть вёдра, коромысло и желание напоить.
Русская женщина с вёдрами на коромысле! Фогель смотрит. Когда-нибудь цивилизация с водопроводом во главе перечеркнёт возможность видеть это: балет! Восхищение, удивление, вопрос: как совмещается? Она! Королева! И ходит за лошадьми!
- Ма-а-а-а! – Крик, точно посвист мины. В женщину с разбегу вписывается малыш, не верящий существованию войны. Два пальца для опоры, прыжок и ножки обматывают пояс, ладони смыкаются на шее.
- Мамочка моя! Ты ехала! Ты видела медведя! – Шепчет Володя, утонув лицом в складках сбившегося платка.
- Встретился, везли.
- Убитый?
- Нет, почему же? Спал.
- Как спал!
- Вкололи нечто. Костя Дуганов сказал: отвезут за Лутовню. Там безлюдье и обилие брошенных садов.
Шаг, другой, третий, и женщина с мальчиком скрылась из глаз Фогеля, села на крыльцо. - Этери! Вот ты где! Иди сюда, умница!
Девочка, выронив ракетку, упала в объятия снопиком, глянула близко.
- Что теперь сделаешь? – Слышит. - Ничего – только жить, только солнышку радоваться. Другое-то – горе кругом.
Действительно, радует лишь солнце. Красочен и ярок день. Нагреты в меру глянцевые доски: ладонь припекает до зуда и не сожжёт. А прочее! Этери чувствует отзыв людей, ласку рук, но слышит злую весть, поминутно ожидаемую:
- Папы твоего больше нет.
- Как? – Спрашивает Этери машинально. - Подбит?
- Ранен в бою. Миша посадил самолёт, но поздно: большая кровопотеря. Ничего не успели сделать, только схоронен по-человечески, на Смоленском кладбище в наших могилках: давно ведь родные? Свидетельство отправили отцу, твоему дедушке. Мама? Не знаем, где. Но ты же сумеешь в Батуми написать? Помнишь адрес?
- Да. – Ответила Этери, или почудился ответ, но вспомнила Федосовы слова: «Главное, наедине с замыслом не оставаться, пока ни огляделась».
– Тётя Катя, - сказала, - знаете, чего хочу?
- Нет. Расскажешь, буду знать.
- Расскажу, слушайте. Хочу я с Бабданой до самого конца дожить. Как она, меня в целом свете никто не любит. Молчите, молчите! Знаю, что говорю! Бабдана старенькая совсем, вот и надо, чтоб уверенной была хоть бы во мне. Но мама! Может ведь приехать и забрать! Я боюсь, Тётькатя! Очень боюсь, и Бабдана боится, это заметно, да.
- Куда приедет? – Екатерина Антоновна отодвинула девочку, вгляделась в лицо, будто в фотографию. - Немцы кругом, - сказала, - дороги-пути перекрыты, одна почта едва ходит. А погоним их – война не вдруг кончится. Главное же: тут благополучное житьё, десятилетка хорошая и за счёт колхоза бесплатная. Забирать ребёнка в разруху твоя мама вряд ли захочет. Скорее, чтоб ты среднее образование получила, сама здесь поселится.
Вы думаете?
- Считаю так. А бабушке скажи: «разлука укрепляет любовь». Хоть что случись, а из сердца не выдернешь. На учёбу все дети уезжают. Скажи, она поймёт и согласится.
Продолжение:
http://www.stihi.ru/2019/12/03/9053