- Алексей Петрович, можно Вас на минуточку.
Перед ним стояла Ирка Миронова, веселая, смешливая девушка из соседнего отдела.
- Вам подарок за Ваше творчество.
Она протянула бутылку шампанского в фанерной коробочке, расписанной « под Палех».
- Я разрисовала сама. Я так люблю Вашу книгу.
Накануне, дня за три до того, он подарил ей книгу своих стихов, изданную за собственные деньги. На следующее утро метался по коридору и стискивал до белизны пальцы - что-то скажет? И – вот оно! Целый день он был в ажитации. « Я так люблю Вашу книгу». Какие слова! Бальзам на истерзанное сердце. Какой он , однако, ферт! Вот ведь. Знай наших!
Он даже вдруг представил себе – а что, ежели бы он сейчас помер и вот – похороны.
На ближайшем, на Серафимовском кладбище. Непременно именно на Серафимовском: до него ближе, больше народу придет. Лежит он в гробу, бледный и прекрасный. Все собрались у гроба, но поодаль ( непременно поодаль) от скорбной толпы « одета печально и просто» стоит Ирка. И только она одна понимает, какой тонкой души они лишились, «какой светильник разума угас, какое сердце…» Но тут на лицо набежала тень. А что, если какой-нибудь негодяй, низкий человек, начнет задавать гадкие вопросы:
- Тонкость, говорите? Гм… а в чем тонкость-то?
- Душа его тянулась к высокому.
- К высокому чему?
- К единению с Всевышним.
- Ну, этак мы после третьей рюмки все единяемся. Единение-то зачем?
- Чтобы исправить мир.
- Много их тут лежит, исправляльщиков. Вы скажите, для чего это Вам понадобилось его исправлять?
- Он несовершенен.
- А почему Вы решили, что несовершенен?
- В нем есть страдание?
- Так, стало быть, страдание. А он, значить, хотел, чтоб без страданий? А как же искупительная жертва Господа нашего, Иисуса Христа, страсти Господни? Хотите, чтоб без страданий? Так это не жертва будет, а извините…Вы чего хотите-то вообще?
- ???
Он попытался отогнать мрачные мысли, но не выходило. Подумал вдруг неожиданно : «А дай-ка я об этом обо всем напишу. То-то будет смеху. И стихотворение свое любимое вдую, о собственной кончине, озаглавленное ни много, ни мало «На смерть поэта».
Стихотворение.
Я не согласен, не согласен:
Я жил, любил и был любим.
Я был смешон и был опасен,
Я был желанен и гоним.
Я видел, чувствовал, смеялся,
Был добрым, равнодушным, злым,
Я ненавидел, восхищался,
Я не хочу… но, полно. Дым…
Да, да , лишь дым над кучкой пепла,
Над целым миром. Им был я.
Дай Бог, чтобы душа окрепла,
Чтоб кто-то знал, что жил и я.
Да, стихотворение. Прокрутил в памяти до боли знакомые строки…А.черт! Между строк, расталкивая буквы, лезло и перло что-то тоже очень знакомое, но не его, не им написанное, не им: « Живет, мол, такой, Петр Иваныч Бобчинский … Бобчинский, Бобчинский…» Да-а, дела. Проклятый Гоголь-моголь! И тут объехал. Накропал уже. Опередил. И кого? Его! Которого так любят все! ( Черт, и это откуда-то! Ведь где-то было уже. Со всех сторон обложили.) Куда ни кинь- всюду клин. Шустряки тоже.
И начал было писать. Потом - опалившая мысль – Да кому это на хер все нужно! Пиши не пиши, один хрен, да и писали уже, да и о чем, собственно? Что он старый дурак, так это и так ясно.( Ах, как хорошо это он ввернул, про старого дурака! Пусть все знают, как он беспощаден к себе.) А ежели это все так ничтожно, бессмысленно и смешно, то, тогда, зачем вообще все? Боже мой, Боже, Великий Боже! Смилуйся над нами, графоманами. Даруй и нам каплю радости, ибо чисты мы душою.( Тут бы надо скрестить пальцы и возвести очи горе. Да, так вот.)
… К Новому году получил он премию – сорок тысяч рублей. Долго строил планы- чего накупит : осетрины небольшой кусок, грамм двести( не больше! она такая дорогая) миног маринованных штук пять(тоже в копеечку), соленых рыжиков, армянского овечьего сыра, халвы…
Но… готова уже вторая книжка, плод бессонных ночей. За нее запросили сорок тысяч, ни больше, ни меньше. Что ж делать-то? Лишиться всего? Жестокая депривация.
… Он вздохнул и понес деньги в издательство.
Не хлебом единым!