ПРОСТРАНСТВО ОБРЕЧЕННЫХ.
Глава 1
ОТКРОВЕНИЕ.
Смертный вестник - голубь сотканный из дыма и зари, постучал в мое окно.
Трех недель не хватило мне чтобы отменить этот визит. Тоска сжала мне сердце. Горе стучало в мое окно. Медленно и невозмутимо ходил голубь по подоконнику, выстукивая твердым клювом по стеклу смертную весть.
Я открыл дверь и вышел на балкон .Голубь взметнул крыльями и перелетел выше, на черный переплет пожарной лестницы, и сев там с холодным любопытством оглядел меня черными глазами бусинками. Ты, нежданный и незваный гость -, сказал я ему, - Я принял твою весть.
Я ждал ее.
Но если бы ты знал, как ты не вовремя!
Голубь выслушал мою речь, прыгнул в воздух и серым маревом растекся по сумеречному Ленинградскому небу.
В тот же вечер я получил телеграмму.
Мать моя умерла, ничего никому не сказав, ни с кем ни простившись и сердце мое умерло вместе с ней.
Долго сидел я в окутанной мраком комнате с остывшей душой и шептал нежные слова, которые не успел сказать ей при жизни, не веря, что нет нам с ней на этой Земле места.
2.
"...В год неспокойного солнца случилось много странных смертей. И внешне все выглядело так, словно человек ушел и дописал последнюю страницу в книге судеб, и досказал все ,что хотел досказать, и не было в его смерти ни злого умысла ,ни вмешательства высших сил.
Но было там все.
И разматывая нить событий, находили мы и последнее желание, но вызвано оно было злым умыслом близких или далеких ,те же в свою очередь были спутаны сетью сложившихся обстоятельств, случайно оказавшихся на пути высших сил, и нить эта уходила в неведомый нам мрак, где ,словно глаз Циклопа ,смотрело на нас ,безжалостно и неумолимо ,распятое протуберанцами Солнце..."
3.
Последние три недели я провел, как в черном ,бессвязном сне. День сменялся ночью и мысль моя летела все дальше и дальше, ни спутанная никакими узами ,и уже ничем не остановимая.
Славным узором ложились на бумагу формулы ,и новая Истина уже выглядывала из них, как зверь из сумрачной чащобы.
Наконец в одну прозрачную ночь ,на Вербную пятницу, я встал из-за стола отбросил перо в угол .Оно воткнулось в стену и истекло остатками моего воспаленного воображения.
Я подошел к окну, и заложив руки за голову, беззвучно рассмеялся в светлую мартовскую ночь.
Под мертвыми холодными звездами ,жирным ,глинистым комом плыла Земля .Из весенней грязи серыми ,нерадостными казармами торчали Ленинградские дома.
Так ли мечтал я окончить свою работу ?
Я принес в этот мир нечто, чему не было названия, и теперь оставалось ждать того, чей бесконечный бег по планете, прервется наконец у порога моего жилища.
4.
День этот прошел бездумно, не оставив после себя ничего, даже капли на мутном от серого Питерского неба ,стекле.
Я валялся на диване, временами засыпая, грезил, пил ядовитую десятирублевую водку и ждал.
Ночь упала на землю и поползла по мостам и переулкам, меняя названия вещей, зажигая желтые, больничные фонари. Воздух сгустился в перспективе проспектов , и по серым экранам домов потекли черные, призрачные тени.
Я не зажигал света и отблески от проезжавших машин метались по стенам и потолку, угадывая контуры мебели, рисунки обоев, выхватывали лица на темных фотографиях.
В этом призрачном свете комната ,сначала медленно ,а потом все быстрее поплыла и завертелась.
Раскрыв заветную тетрадь на нужной странице, я взял в руки перо ,и мысли мои потекли из него сиреневой строкой по белому полю несбывшихся надежд.
Это странное откровение настигло меня после прочтения Амстердамского "Откровения" графа Сент-Жермен ,изданного в типографии Брюля, в 1712 году от Рождества Христова.
5.
" ...Мать моя была сирийской рабыней, а отец римским легионером.
И имя мне Германик.
Мое зачатие отец возместил тридцатью палками лично от легата, за самовольную отлучку, а рождение осталось ему неведомо, поскольку ни я ни мать его больше никогда не видели. Так что в наследство от отца я получил только имя, которое к тому же не давало права на Римское гражданство. И Вифлиемский квестор получил еще одного раба.
Мать моя своими нежными ручками умащивала барскую кожу квестора и через то была замечена и обласкана. Любовь эта была стабильна и постоянна ,и в ее широкой тени я был совершенно не заметен. До пяти лет меня баловала мать, затем обо мне забыли, и я вырос бездельником и книгочеем.
Так продолжалось довольно долго ,пока тяжелая рука римского закона не опустилась на бычий загривок моего патрона. Cам прокуратор, помня о безумии божественного промысла, выпил чашу с цикутой и умчался в небытие прихватив с собой и моего бедного хозяина.
Два месяца мы прожили в жутком ожидании, пока в Вифлием не прибыли две центурии Германского легиона и по злой иронии судьбы сослуживцы моего отца описали и отправили в казну имущество бедолаги квестора, нам же даровали вольную от Римского народа, что обрекло нас с матерью на медленную, голодную смерть.
Прошлое уходит из моей памяти, как вода в песок. Я плохо помню, как умерла моя мать, каким ветром меня занесло на Александрийское пожарище, но Демиуса с сыном, плачущих над своим сожженным домом помню так, словно это было вчера.
Вопреки распространенному мнению, должен заметить,что они вовсе не были евреями. Они были римскими гражданами, и Демиус Ботадеус получил лицензию Александрийского билиотекаря лично из рук Августа,и это вовсе не было благодеянием.
Он был отправлен туда с целью, которая будучи обнародована, сулила бы ему ,в лучшем случае быструю и неотвратимую смерть от керсариев Клеопатры.
Вечным проклятием я обязан этой встрече...".
6.
Иосиф Флавий также упоминал Демиуса, придворного алхимика Клеопатры, но Ботадеус, в переводе с арамейского означает-"Бич божий". Так звали христиане Савла, впоследствии на основании туманных и непроверяемых видений, присвоившего себе звание апостола.
Самозванство это обрекло его на мучительную смерть, но былое прозвище с его смертью не исчезло, а пошло кочевать по странам и народам, связывая таинственными узами своих носителей, пока не всплыло на страницах "Откровений" безумного графа.
Именно Демиус Ботадеус, по уверению графа, втайне от всех, построил в подвалах Александрийского маяка загадочную гальваническую машину и поставив между ее электродов двух своих сыновей ,родного - Иезикию, и приемного - Германика, зажмурив от ужаса глаза, воткнул в ее темное нутро бронзовый стержень.
И фиолетовое пламя объяв холодным огнем двух перепуганных ребятишек, пробило своды и вдребезги разнеся хрустальный, привезенный из далекой Армении ,колпак, вырвалось наружу и на многие мили осветило спокойное в этот час, Средиземное море .
И долгие годы спустя египетские рыбаки выходя в море, рубили головы черным петухам на корме своих утлых лодчонок пытаясь умилостивить своих злых и бессердечных богов, со страхом оглядываясь на разверстый, давно мертвый, маяк.
Когда же пламя опало и глаза привыкли к обступившему внезапно мраку, Демиус увидел между оплавленных стержней двух бездыханных мальчиков, и еще не веря глазам, подошел к ним.
7.
"...Господи ! Избавь наши сердца от выбора между любимым и нужным, между желанным и необходимым, между легким и тягостным, потому что в конце концов ,выбирая, мы наполняем души скорбью - отвергая любовь, и иссушаем сердца -убивая желания, и уходим в землю - взвалив на себя труд непосильный и тяжесть неподъемную.
И нет нам свободы в этом выборе."
8.
Конечно, ему никто и никогда не верил полностью. Хотя некоторые побаивались, некоторые смеялись, а некоторые, как например Джеппо Бальзамо, знаменитый корсиканский аферист, пытались неумело подражать, сведя истину к диффамации.
Человек замкнутый и нелюдимый, он исполнял прихоти королей и не отказывал их любовницам, он был шпионом и естествоиспытателем, химиком и астрономом, он спорил с Лапласом и поддерживал Вольтера ,он менял страны и города, свободный, как птица, и богатый, как Крез, он был единственным зрителем на этом нескончаемом спектакле жизни.
Его звали Германик - и он был бессмертен.
9.
И я ,слабый и ничтожный человек, захотел свернуть эту гору. Я объявил войну смерти, я убоявшись одиночества в этом мире, посмел подумать о невозможном.
Но ,видит бог, у меня не было нечистых желаний. Я просто устал от смертей, которые разрушили мою семью, и если бы у меня хватило воли и желания ,я последовал бы за ними, но небытие страшило меня.
Судьба послала мне призрак надежды, как одержимый вчитывался я в книги, ища ответ, и потратил годы прежде чем нашел.
Я шел к своей цели не оглядываясь назад и не смотря по сторонам, а когда дошел и огляделся, то увидел, что жизнь приготовила мне много страшных сюрпризов.
Я увидел пустую и запущенную квартиру из которой давно ушли все теплые, человеческие запахи. Я понял, что давно ни с кем ни говорил, не слышал человеческого голоса, ни смеялся, ни целовал женщину.
Только водка - единственный мой утешитель ,согревала мне сердце, и навевала светлые миражи, где все живы, где души плещутся в океане любви и все еще впереди, и таяла, расходилась серым туманом эта унылая бетонная казарма вокруг меня, я снова был дома ,и окна тонули в сирени, светило солнце ,а по улице в прохладной и чистой тишине гуляли дети и добрые мохнатые псы.
Я видел сны и как ненужное отлетало от меня, не беспокоила мой разум, ни черное Ленинградское небо, ни неоконченная повесть о вечном страннике.
10.
"...Очнулся я под звуки заунывных причитаний и со вкусом слез на губах. То безутешно плакал мой приемный отец - Демиус.
С трудом я приподнялся и сел. Голова кружилась и во рту стоял привкус медного напитка - цикуты.
-Отец,- прошептал я, в первый раз назвав Демиуса отцом, и он плача упал в мои объятия
.
Иезикия, брат мой, оставался бездыханным еще долгие часы, жизнь сбежала с его чела, лицо посинело, а правый бок опаленный огнем, был страшен и долго вонял паленым мясом.
И только под утро, когда мы, отчаявшись, плача обмыли и стали пеленать его тело в погребальный саван, страшная судорога пробежала по его телу, он открыл глаза и посмотрел на нас страшным, полным черного безумия взглядом.
Окончательно он поправился только три луны спустя, но эти дни до сих пор страшным кошмаром лежат в моей памяти.
Еще в бреду и беспамятстве он начал прорицать. Слова о неисчислимых бедах и ужасах, что падут на род людской, день за днем вылетали из его воспаленного рта. Он пророчил смерть и кровь, глад и мор, и не было греха за который бы, по его словам, не должно было бы ответить человечество.
Прорицать несчастия легко. Нет ничего легче, чем впадать в черную тьму отвращения к жизни.
Легко обвинять и суетливо перебирать прегрешения. И именно тогда я понял, что это болезнь, недуг охватывающий нашу душу, душу алчущую помощи и избавления. Тогда я ступил на тот путь, на котором стою и теперь, без надежды на избавление, но полный участи и сострадания.
Опаленные ужасным огнем, члены наши приобрели удивительные способности. Обгорелый бок Иезикии зажил уже к вечеру следующего дня, кожа стала розовой и гладкой. Исчезли старые шрамы, тело стало гибким и стройным, и словно бы светилось изнутри. И только дух его еще блуждал где-то, в неведомых нам сферах..."
11.
Прошло три недели. Я выходил в город, что бы купить что-нибудь из провизии и возвращался назад с жуткой головной болью. Ленинград вонял несвежим бельем и был больше похож на притон бомжей.
Иногда наглухо задраив окна ,его пронзали правительственные машины и шелест их шин растворялся в неумолчном гомоне безумной Питерской толпы.
Я больше не мог так жить. Деньги ,полученные за мой последний рейс на промысловом судне, заканчивались, и образ неотвратимого конца все чаще преследовал меня в полночных кошмарах.
Я забросил свои поиски, тетрадь с записками валялась под диваном и какая-то сумеречная лень окутала мою душу.
Мне стало страшно продолжать мой замысел. Мне вдруг расхотелось жить.
Иногда, вечерами, я приезжал на улицу Победы, садился на скамью в тихой аллее, напротив старого , сталинской постройки дома, и долгие часы смотрел на окна в третьем этаже. За теплыми, оранжевыми шторами мелькали чьи-то тени, иногда слышалась музыка, там жила моя дочь, которой никогда не суждено было называть меня отцом.
В один из таких вечеров я принял решение.
Некого было одаривать бессмертием, точнее я не знал человека ,который воспринял бы это ,как дар.
Мне вдруг представилось страшное существование этого человека, без родных, близких, без друзей.
Я силился представить, что же это такое - вечность, и не мог.
Но нельзя же было просто бросить все, разорвать записи. Мысль эта жгла меня, я искал решение и искал его в судьбе человека, уже прошедшего через это.
Я возвращался домой и читал, читал до рези в глазах, ища даже не ответы на мучившие меня вопросы, а оправдание собственной одержимости.
12.
"...Они кричали :"Осанна,Осанна!". Толпы их запрудили маленькую площадь у золотых ворот. Триумф давался мне с невероятной легкостью. Я даже не ожидал что слава обо мне, как о врачевателе достигла Ероса так быстро. Потом все внезапно кончилось, и они разошлись даже не вспоминая тот миг ликования, что охватил их час назад.
Честно говоря, хорошо уже зная человеческую природу, я не то что бы удивился, но и не разочаровался.
Человеку свойственно кричать, когда кричат все, плакать видя чужие слезы, и смеяться над чужими, порой не слишком смешными шутками.
Вот уже который век и я, создание Божье, смеюсь и плачу вместе с Вами.
В тенистом садике Иуды Доосфена, богатого Еросского купца, меня уже ждали человек тридцать домочадцев, в черных, смертных одеждах.
Женщины омыли мне ноги и я вступил в темную прохладу Иудина дома.
Там,на низком, римском лежаке в молчании умирал тот, ради кого меня и вызвали в Ерос. Мужчина, лет тридцати, светловолосый, невысокий с тонкими, не знавшими тяжелой работы нежными руками.
Он лежал на животе и лица его я не видел. Спина была вся покрыта черной коркой запекшейся крови. Его подвергли пытке бичевания у участь его была мне ясна. Уже началось заражение крови и ничего сделать было невозможно.
Я присел перед ним и взяв его за руку, сказал :
-Радуйся ,Рави! Путь твой закончен и мучения скоро прекратятся."
И он ответил мне ,глухим и безжизненным голосом -:"Прощай." ...
Это потом они придумали байку о воскресении . Взвалили мертвое тело на дощатый помост, привязали веревками из козьей шерсти руки и ноги, и таскали по городу под дурацкие молитвы до самого, тяжелого, как камень, заката.
Рави , Рави ! Этому - ли учил ты их ?
Господи ! Они не помнили вчерашнего дня , а тут придумали сказку пережившую Века.
А что они напридумывали обо мне!
Да я сказал ему :
- Иди ... Иди и упокойся с миром .
А Иуда , бедный , толстый Иуда Домосфен, купец из Ероса!
Где они отыскали осину на берегах Палестины ?
С тех пор я никогда более не бывал в Иудее Понтийской..."
13.
Нет ...Нет там ничего для нас.
Мы просто не успеваем , ни построить , ни додумать ,ничего не успеваем.
Какое там царствие Божие ? Дни наши прах , и дела наши прах , и смерть не приносит нам ни покоя ,ни вечности.
Бедный граф , безумный граф , две тысячи лет лечил людей , не в силах уйти из этого мира. Что ему с того ?
Что Демиусу принес этот дикий опыт с бедным сиротой?
А кстати , как там с его названным братом – Иезикией?
Куда девались следы второго бессмертного?
Я думал , что уже никогда не узнаю этого. Брюлев фолиант кончался описанием Франции Бурбонов. Эзотерик Фицмаер из Гитлеровской «Аэрнебе» что-то писал о кончине графа в Австрийских Альпах в 1939 году.
После войны ,мир стал настолько рационален ,что любые упоминания о встречах с ним выглядели бы откровенным бредом.
Много позже я вновь отыскал его следы. Там ,где и подумать не мог.