1.
В октябре я грущу
и грущу, как положено, в рифму.
Содой рот полощу,
поглощаю таблетки, жду зиму
и ныряю в плацкарт,
как в последнюю пристань и простынь.
Как приятно удрать
в старый город непрошеным гостем,
возвратиться туда,
в мир изогнутых линий балконов,
где речные суда
разбивают стеклянные волны,
где над патокой рек
смотрят вдаль, на Балтийское море,
двадцать горестных лет,
что, как тени брели за тобою.
2.
Дорогой Петроград,
не броди, не грусти, не сутулься,
Петроград, я так рад,
что к тебе невредимым вернулся,
что не просто зима
на носу, что не просто с волненьем
выживаю с ума.
Зимы, к счастью, несут вдохновенье
кроме прочих вещей,
неприятных ни духу, ни плоти.
Чья-то жёлтая тень,
чья-то жизнь вдоль проспекта проходит,
и туман из свинца,
архитектор высокого слога,
сводит краску с лица
века тёмного, но золотого.
3.
Петроград, сколько их
было, тех, кто тобой вдохновлялся.
Вот и мой скромный стих
в общей куще теперь завалялся.
Ты и есть тот брусок,
на котором распято искусство.
Ты и есть тот порог,
за которым бесчинствуют чувства.
Я грущу, Петроград,
я, как гость, оскорблён и обижен
от того, что тебя
в первый раз так отчётливо вижу,
твоих зыбких жильцов,
твою арию волн под мостами,
твою тысячу слов,
что, как баржи плывут за устами.
4.
Я бы всё позабыл.
Я б, беззубый, бежал по проспекту
за тобой, может быть,
от себя, от кого-то, за кем-то,
я бежал бы, бежал
сквозь любую твою непогоду,
на бегу провожая, прощая, прельщая кого-то.
Вот он, лучший завод —
галерея высокого быта.
Вот он, твой теплоход —
дальний правнук простого корыта.
Вот он, рыжий погост —
ипподром в опереньи брусчатом.
Вот он, розовый мост,
на котором так просто прощаться,
дабы предвосхитить
эти лёгкие дни за плечами
от реки до реки,
от печали до новой печали.
2015