КИПЛИНГ В ПЕРЕВОДЕ АЛЕКСА ТАРНА:
После смерти Киплинга в начале 1936 года его вдова обнаружила две неопубликованные
поэмы. Одна из них – «Бремя Иерусалима» - была сочтена ею абсолютно не
годящейся для печати. Своими сомнениями вдова поделилась с лордом Альфредом
Вебб-Джонсоном, врачом и литературным душеприказчиком поэта, и тот вполне
согласился с нею.
По прошествии нескольких лет, в разгар
Второй мировой войны, сэр Альфред решил посвятить в тайну поэмы самого Уинстона
Черчилля (по случаю приема того в почетные члены Королевского хирургического
колледжа). Черчилль пришел в восторг, но подтвердил, что поэма непечатна. При
этом он вспомнил, что среди пылких почитателей Киплинга числится и Президент
США Франклин Делано Рузвельт. Премьер попросил сэра Альфреда изготовить еще
одну копию и послал ее ФДР, присовокупив сопроводительное письмо, где, среди
прочего, было написано буквально следующее:
«…важно, чтобы факт существования поэмы
остался неизвестным и чтобы не было никаких публичных упоминаний об этом
подарке».
Рузвельт был настолько тронут, что в тот же
день (немедленно после получения копии) ответил и Черчиллю, и Вебб-Джонсону.
«Я понимаю, почему миссис Киплинг решила не
публиковать поэму, - написал он сэру Альфреду. – Так и или иначе, это
драгоценность».
Послание Черчиллю носило более политический
оттенок:
«Мне совершенно ясно, почему это не может
быть опубликовано сейчас, - констатировал ФДР. – Возможно, «Бремя Ерусалима»
должно подождать, пока я буду достаточно силен, чтобы притащить Ибн-Сауда в
Ерусалим, а др. Вейцмана – в Мекку».
Итак, копии были положены под сукно
соответствующих библиотек и извлечены для публикации лишь полвека спустя – да и
то в полу-специальных изданиях. Сборники и собрания сочинений Рудьярда Киплинга
по-прежнему печатаются без злополучной «непечатной» поэмы.
Меня настолько поразила эта чисто
ерусалимская история (ну какой еще, скажите, город на планете Земля мог
удостоиться подобного сюжета?), что я немедленно перевел поэму на русский. Не
уверен, что это такая уж драгоценность в чисто литературном плане, но содержание
интересно весьма.
Рудьярд Киплинг
Бремя Ерусалима
С истока дней среди пустынь
Два кровных брата, два врага –
Агари сын – и Сарры сын –
Вокруг тебя, Ерусалим.
(Но вряд ли Авраам-старик,
Его жена и пастухи
Могли представить хоть на миг,
Чем станешь ты, Ерусалим).
Был верен месту Исмаил –
Пустыне горькой и сухой.
Он только там овец водил –
Вблизи тебя, Ерусалим.
А вот Израиль жил пока
На фараоновых хлебах,
И ждал хорошего пинка,
Чтоб вспомнить про Ерусалим.
Пройдя сквозь дикий окоём,
Пустыню, море, Иордан,
Он проложил свой путь огнём
В твои края, Ерусалим.
Царям и Судьям срок настал,
Пока могучий Вавилон
Всех скопом в рабство не угнал,
Осиротив Ерусалим.
Когда ж от вавилонских рек
Опять прогнали их назад,
Тит, словно новый Амалек,
Сравнял с землёй Ерусалим.
От римских стен до готских орд
Они рассеялись, как дым,
И сын Агари, местью горд,
Попрал святой Ерусалим.
Бродя среди своих отар,
Он веру новую открыл,
И громкий зов «Аллах-Ахбар!»
Услышал ты, Ерусалим.
А те изгнанники брели,
Привычны к пыткам и кострам,
Гонимы по краям земли –
Твои сыны, Ерусалим.
Гроза тиранов и царей,
Пророки, бунтари, рабы,
Они всегда лицом к заре –
Лицом к тебе, Ерусалим.
Не знаю, как Господь хранит
Свой Невозлюбленный Народ,
Куда тот прячет свой профит –
В Нью-Йорк, в Берлин, в Ерусалим?
Но вековых событий нить
Нас учит: если ты не Гунн,
Не стоит Коэна дразнить –
За ним всегда Ерусалим.
Нелепа шапка, но под ней,
В мирке раввинов и лотков –
Густая кровь халдейских дней,
Порода, мощь, Ерусалим.
Не жди пощады, Исмаил,
Не брат, а волк к тебе пришёл,
Пришёл и город осадил –
Вернуть себе Ерусалим.
И всем народам – тяжкий гнёт
Упрёков, злобы и вражды,
Пока Израиль не взойдёт
С триумфом в свой Ерусалим.
А не сумевший оградить
Служанку от своей жены,
Взрастил на собственной груди
Твоих врагов, Ерусалим.
Вот такая, друзья, "Краткая история
евреев" от великого британского поэта сэра Джозефа Рудьярда Киплинга
(который евреям симпатизировал очень мало, а точнее - никак). Да, последняя
строфа явно выпадает, но кто я такой, чтобы править нобелиата?
THE
BURDEN OF JERUSALEM
But Abram
said unto Sarai, “Behold thy maid is in thy hand. Do to
her as it pleaseth thee.” And when Sarai dealt hardly with her
she fled from her face.
Genesis 16:6
In
ancient days and deserts wild
There rose a feud—still unsubdued—
Twixt Sarah’s son and Hagar’s child
That centred round Jerusalem
(While
underneath the timeless boughs
Of Mamre’s oak ‘mid stranger-folk
The Patriarch slumbered and his spouse
Nor dreamed about Jerusalem.)
But
Ishmael lived where he was born,
And pastured there in tents of hair
Among the Camel and the Thorn—
Beersheba, South Jerusalem
But
Israel sought employ and food
At Pharaoh’s knees, till Rameses
Dismissed his plaguey multitude,
With curses, toward Jerusalem.
Across
the wilderness they came
And launched their horde o’er Jordan’s ford,
And blazed the road by sack and flame
To Jebusite Jerusalem.
Then
Kings and Judges ruled the land,
And did not well by Israel,
Till Babylonia took a hand
And drove them from Jerusalem.
And Cyrus
sent them back anew,
To carry on as they had done,
Till angry Titus overthrew
The fabric of Jerusalem.
Then they
were scattered North and West,
While each Crusade more certain made
That Hagar’s vengeful son possessed
Mohammedan Jerusalem.
Where
Ishmael held his desert state
And framed a creed to serve his need—
“Allah-hu-Akbar! God is Great!”
He preached it in Jerusalem.
And every
realm they wandered through
Rose, far or near, in hate and fear,
And robbed and tortured, chased and slew,
The outcasts of Jerusalem.
So ran
their doom—half seer, half slave—
And ages passed, and at the last
They stood beside each tyrant’s grave,
And whispered of Jerusalem.
We do not
know what God attends
The Unloved Race in every place
Where they amass their dividends
From Riga to Jerusalem.
But all
the course of Time makes clear
To everyone (except the Hun)
It does not pay to interfere
With Cohen from Jerusalem.
For
‘neath the Rabbi’s curls and fur
(Or scents and rings of movie-kings)
The aloof, unleavened blood of Ur,
Broods steadfast on Jerusalem.
Where
Ishmael bides in his own place—
A robber bold, as was foretold,
To stand before his brother’s face—
The wolf without Jerusalem.
And
burdened Gentile o’er the main,
Must bear the weight of Israel’s hate
Because he is not brought again
In triumph to Jerusalem.
Yet he who bred the unending strife,
And was not brave enough to save
The Bondsmaid from the furious wife,
He wrought thy woe,
Jerusalem.