Ты пройдись до московского храма,
Что выглядывает меж витрин.
За собой поведёт тебя дама,
Что сошла с монастырских картин.
Будет звать тебя взглядом в свой дом —
Забредёшь в закоулок икон,
И свечами гореть будут томно
Много глаз её, нежно светясь.
Притаится она за колонной,
Ощущая безмерную власть.
Ты сдалась и следом пойти — не прочь,
У порога всё ж топчешься, будто дочь,
Возвратившаяся вдруг к родителям
Спустя годы в разорванном кителе.
На границе семейного плаца
Ты втираешь носками ботинок
Пыль дорожную, в страхе стучаться,
Быть неузнанной в новых морщинках.
Внутри сверишься с картой — ошиблась трассой,
Но войдёшь и столкнёшься там с чёрной рясой,
Извинишься, как будто за крайний грех,
Что упал к Богу тонной в копилку терпения,
Тебе в спину бросают: «Оденетесь? Нет?»
— Будто юбка не дьявольского сотворения.
Как цветок под стеклом — застеклённая юность —
Дама тянет вперёд через рельсы в метро,
На ней плащ, переменчивый холод и смутность,
Прикрывающие заводское нутро.
Она гостья в машинах из пробки,
И здесь в каждой — палата своя,
Где Есенин, где Чехов, где стопки
Перепутанных мыслей кричат.
И беспечная с красным платком
Выплывает на улицу в тёмном,
Обнимая дороги плащом,
Вновь со взглядом оконным и томным
Всё идёт в переулок икон,
И вторит тем шагам граммофон:
«Она здесь и
жива.
Её имя
— Москва».