«Каждая овечка будет подвешена за свой хвостик».
Св. блаж. Матрона Московская
Исправить что-то можно
только молитвой и Любовью.
Храм был достаточно новый, отстроенный на месте прежнего, разрушенного в годы
социалистической веры, которая образа заменяла на портреты вождей в тех же красных
углах. Продолговатый, как деревянная ладья, спущенная в житейское море, с высокой
рубленой колокольней, увенчанной крестом, он терялся среди множества, смотрящих
на него, тёмных оконных глазниц разросшегося центра города. В нём было уютно.
Мягкий пол, устланный узорчатыми коврами, благоухал свежей щедростью, но народу
почему-то было немного...
Когда-то давно в издательстве этого храма работала жена старика. Он всегда жил
в своём мире, и ему в общем-то было там хорошо, главное, чтобы сильно не трогали.
Наверное, где-нибудь в Америке его светлые мозги носили бы на руках, обеспечили бы
его беспомощность и неприхотливость всем необходимым, только бы он не прекращал
творить и искать. А у нас его неумению отстоять себя и своё не дали, в своё время,
даже защититься...
Ей же постоянно было что-то нужно: то дачу, то квартиру... В ней ключом била
радость жизни, и она всеми силами тащила его к вере. Потом она постриглась в
монахини, после его ухода в поиске Любви у другой, а потом ещё у другой..., а
вскоре заболела, умерла и похоронена была на далёком монастырском кладбище
за несколько сотен километров отсюда... Так вот, может, и пришёл бы, посидел бы
у могилки, вздохнул, повинился..., а никак... Далёкое то место, может, второй раз
и не доведётся побывать.
Да Господь вот и память потихоньку забирает, то одно выпадает из неё, то на
другой полке книга не открывается... А когда пришёл в храм, вдруг зашевелилось
что-то и вспомнилось... Вспомнилось, как приходили сюда с ней, как в монастырь
потом ездили, как под венцами там стояли и свечи держали в полутьме...
Сложно сказать, почему сегодня он оказался именно здесь..., видно, на исходе
седьмого десятка душа потянулась. Вот и священнику ничего вразумительного не
смог сказать. Подошёл, молча голову склонил, а тот начал сразу давить, шашкой
махать: «Зачем пришёл? Грехи свои называй! К причастию готовился?..»
Старик сначала смотрел на него удивлённо, потом совсем растерялся, мыча что-то
невнятное. А священник его отчитал, как пацана, и прогнал, так и не совершив отпущение...
Свидетели этого потом подходили, сочувственно предлагали свою помощь, а Старик
смиренно улыбался и, шаркая ногами, кивал им в ответ: «Всё хорошо...»
В следующее воскресенье Старик стоял на службе в другом храме, с ней и сюда
приходили, она и здесь работала. На проповеди священник рассказывал о Любви.
После водосвятия брызгал всех святой водой и, улыбаясь, просил воздерживаться
в речах и говорить друг другу только ласковые слова... Старик смотрел на него
огромными удивлёнными глазами мальчишки и улыбался в ответ...
...Дома — бардак, жена уехала с внуками к сестре на лето, самому готовить
приходится. Дочь пришла ночевать, опять с мужем поругалась. Пустил, хотя обещал,
что больше не станет в их отношения вмешиваться. Сына с работы уволили, денег
приходил занимать. Посидели, поговорили... Пьёт, пьёт опять..., не дал...
Тяжело, ох как тяжело... Не верят. В Бога не верят. За что ему всё это? Такой
позор... такая боль...
И эти все идут в храм, к исповеди идут, причащаться хотят..., а веры-то нет...
Нет веры. Нет твёрдости, нет решимости. Что положено даже не исполняют. Не
горят! Зачем идут? Спастись хотят? Да не спастись им без твёрдости в вере. И я
потакать их слабостям не стану. Не за тем меня Господь сюда поставил священником.
Вот пришла одна, мямлит, молитв не читала, ревёт стоит. Это хорошо, что ревёт,
живая, значит. Отослал готовиться лучше, пусть ещё поревёт, молитвы почитает.
Дед вот явился, первый раз, похоже, забрёл. Стоит, молчит. Спрашиваю,
причащался ли раньше, — говорит, что причащался, и снова молчит... Отослал
читать, готовиться...
Что делают...? Что творят...? Ничего не понимают, не знают и слушать не хотят...
Не проскочить вам так вот, наскоком-то, в Царствие Небесное... И не пытайтесь.
После того как у жены, на его глазах, случился инфаркт, он почти уверовал в Бога.
Может быть, в какие-то мгновения даже совсем верил, потому что, пока он вместе
с санитарами вёз её, без сознания, в лифтовой кабине на мягких носилках, потом,
под вой сирены, до больницы, взывать было больше не к кому.
К счастью, она выздоровела, а Бог как был чем-то далёким, так далёким и остался.
Он не знал Его, с самого голодного беспризорного детства, на протяжении всей
своей жизни, когда надежда была только на себя и свои силы. Когда бедность и нищета
давили со всех сторон, а он всё-таки смог, собрав силы, вырваться из их цепких объятий.
Кто не жил в нищете, тому невозможно про неё ничего ни объяснить, ни понять...
На себя и больше ни на кого он никогда не надеялся и никогда ни у кого не просил
помощи... Где был этот Бог, когда ему пришлось в двенадцать лет пойти воспитанником
в музыкальное военное училище, где по восемь часов в инструмент дули, губы распухали,
синели, а они всё гаммы выдували? Отец пришёл с фронта весь израненный, мать днём
работала на фабрике, а ночью шила для продажи, чтобы прокормить большую семью.
Вспоминать не хочется, как пацанам-малолеткам было служить вместе со срочниками,
постоянно за себя стоять приходилось, но там кормили и одевали. Спасибо, правда,
товарищу лейтенанту, человека из него сделал, а так бы сел, как многие из корешей,
или убили бы...
А где Господь был, когда в шестнадцать лет пошёл на завод работать по две смены,
когда крышу у их развалюшки сам перекрывал, чтобы не провалилась, а потом ещё
комнатку пристроил? Кто ему помогал? Или когда, при окончании института, у него
были единственные, штопанные на много раз, штаны, и ничегошеньки больше не было...
А видел ли Он, Всевидящий, когда накопленные за трудовую жизнь, без выходных,
сбережения для подрастающих дочерей превратились в нули, и не было ни денег,
ни стабильной работы, хотя уже поднялся до ГИПа (главного инженера проектов),
и никакого просвета, только ломоть хлеба, картошина и солёная капуста в баночке
на обед?.. Как жена, от безысходности, аборт сделала?.. Видел ли Он...? Не было
никого рядом, выть хотелось..., а сжимал зубы и дальше шёл...
Он не верил в Него, и другие, говорящие о Нём, казались ему сумасшедшими.
Только однажды, на её похоронах, он почувствовал прикосновение Божьей руки
к своему сердцу...
Он не любил её, ну или почти не любил. Они стали родственниками случайно,
после венчания детей. Она постоянно говорила про Бога, дочь его в церковь стала
ходить, в монастырь стала ездить и ушла куда-то далеко не в ту сторону. Да ему
просто не нравились такие женщины. Для них у него было не самое красивое, но
чёткое название: «яйцерезки», и с ними не хотелось иметь дело.
Он жалел её мужа, который вынужден был уйти, жалел её дочь, у которой не
складывалась семья, её внучку, которая жила без матери... Он вообще всех жалел,
всем помогал и никогда не обманывал людей, переступая через них. Бывало,
выговорится на обиды крепким словцом, а потом простит всё и забудет...
Её отпевали, лицо было прикрыто, как и положено монахиням, священник читал
молитвы, сыпал песок, говорил, что она очень болела, страдала и мучилась перед
смертью, и душа её очистилась... Вот в этот момент он и простил её за всё. За всё,
что ему не нравилось, за всё то, что раньше осуждал... И он её пожалел. Так ему её
жалко стало, такая добрая, весёлая была..., а в душу словно тепло рекой полилось...
Пошёл он в лавку, выбрал крест и попросил священника тут же его покрестить.
Как же ликовала её душа, видящая, что Господь достучался до его сердца.
Бесконечно радовалась она тому, что они наконец-то примирились.
Седую голову полили водой из чана, на шею надели крест. Священник же сказал
ему лишь одно: «Не осуждай никого».
————————————————————————
— Где же Ты был, Господи, в самые тяжёлые дни мои?
Почему Тебя не было рядом и я шёл один?
— Моё милое дитя, Я люблю тебя и никогда тебя не покину.
Когда были в твоей жизни горе и испытания, лишь одна цепочка следов
тянулась по дороге, потому что, в те времена, Я нёс тебя на руках.
(Притча)
29–01.09.19