ТИШИНА
Окончание рассказа.
Начало http://www.stihi.ru/2019/08/31/1928
После двух суток не прекращающейся ни на минуту фронтовой «работы», после сытного обеда, на солнечной лесной поляне, на мягкой траве с вещмешком под головой, я крепко уснул. Не проснулся я и тогда, когда двенадцать «Студебеккеров» уезжали с солнечной поляны. Меня, спящего под кустом, никто не заметил, такие сборы проходят быстро. После команды: «По машинам» через две–три минуты все сидим в машинах. Наш взвод своего автомобиля не имел, мы рассаживались по разным «Студебеккерам». Поэтому ребята моего взвода не сразу заметили моё отсутствие. Все уехали, а я один остался лежать и наслаждаться крепким сном.
Не знаю, сколько времени я проспал, возможно, не так и долго, а вот проснулся я, думаю, от тишины. От тишины, к которой мой организм за месяцы фронтовой жизни отвык. Мгновенно проснувшись, я увидел над собой синее небо, берёзу, на которой сидела и щебетала маленькая птичка, я даже не сразу осознал, что произошло. А вот когда я увидел, что на поляне никого нет, что на этой поляне, где ещё недавно ревели автомобили и раздавались команды, я совсем один, мне стало не по себе. Признаюсь, я испугался. Впервые за несколько месяцев фронтовой жизни я действительно испугался. Всё моё имущество было со мной, вычищенный автомат ППШ – «пистолет-пулемёт Шпагина», шинель, вещмешок. Окончательно осознав, что случилось, я быстро вскочил на ноги, надел вещмешок на спину, а скатанную шинель через голову. С автоматом в руках я побежал через поляну к дороге, чтобы определить, в какую сторону уехал мой полк. Догонять? Нет, конечно, просто, в создавшейся обстановке идти или бежать мне следовало только в ту сторону, куда уехал мой полк. Другого решения не могло быть. Если бы я вздумал идти не по следам автомобилей полка или был обнаруженным в стороне от дороги, мне бы после этого пришлось воевать не в своём артиллерийском полку, а в штрафном батальоне. Да и то, это ещё в лучшем варианте, могло быть и хуже.
К моему счастью, всё тогда закончилось хорошо. Идти пешком мне пришлось не более десяти минут. Как я обрадовался, когда услышал звук мотора автомобиля, которого мы называли: «Додж три четверти». Этот американский автомобиль использовался, в основном, для перевозки людей, в его кузове вмещался наш взвод в полном составе. Но, при необходимости, на нём перевозили, и ящики со снарядами и прицепляли к нему орудие. Этот автомобиль тоже был вынослив на фронтовых дорогах, как и «Студебеккер». Ещё больше я обрадовался, когда в кузове «Доджа» увидел своего командира взвода лейтенанта Томковского. Ведь ехавший мне на встречу автомобиль мог быть и не с нашего полка. В таком случае, тоже неизвестно, чем бы для меня завершился тот случай. В лучшем случае, продолжил бы я свою солдатскую службу в другой воинской части. Хотя, этого мне не очень и хотелось, не хотелось расставаться с ребятами 5-й батареи, все они стали для меня, как братья. Фронтовая жизнь роднит однополчан сильнее и быстрее, чем любая другая.
Но на той дороге могла меня встретить и машина НКВД, какие часто встречались нам в прифронтовой полосе. Вот тогда бы мне не поздоровилось, я бы для них оказался хорошей находкой для подтверждения их необходимости рядом с войной. Тогда и штрафной батальон для меня был бы лучшим случаем, а то и в ГУЛАГ бы загремел. Служившие в НКВД и за такие дела получали ордена. Они меня даже слушать бы не стали. Если кто не верит, советую почитать «Архипелаг ГУЛАГ» Александра Солженицына. Гвардии капитан Солженицын это лично пережил. Не помогло и то, что Солженицын был не рядовой солдат, каким был я, а боевой капитан, заслуженный Защитник Родины, прошедший не один год войны. Вот такие тогда были времена...
В «Додже» рядом с лейтенантом Томковским я увидел двух солдат с автоматами, солдаты те были не с нашей батареи, и сержанта Сергеева, а это человек с Особого отдела полка. Этот отдел даже очень «особый», почти что НКВД, только наш полковой. Но это уже легче, этот отдел в подчинении командира полка, который, конечно, не заинтересован в том, чтобы в его полку был арестован дезертир. Да ещё солдат, который уже несколько месяцев на фронте в его подчинении, что говорило бы о плохом состоянии полка в деле воспитания солдат. За такие случаи даже их, бывалых командиров, наказывали. Другое дело, если дезертировал солдат с нового пополнения, перед отправкой на передовую, такие случаи во время войны были чаще. Был такой случай и в нашем полку, когда в Брянском лесу в наш полк прибыло пополнение. После сражений, вошедших в историю войны, как «Курская битва», наш полк пополнялся несколько раз, но малыми группами, до полной штатной численности, ни разу и не был укомплектован. А на передовой всё новые потери.
Только в начале весны 1944 года наш полк сняли с передовой, это было ещё до того случая, который произошёл со мной летом. Всю нашу артиллерийскую бригаду, перевезли железной дорогой в Брянский лес, выгрузили на станции Брянск. В Брянском лесу и пришлось нам «отдыхать», ожидая пополнения. Слово отдыхать, я взял в кавычки, потому что в армии, да ещё в военное время, отдых солдатам противопоказан. Это хорошо знают все, кто служил или служит в армии.
Кроме обычных занятий военного дела и бесед на политические темы мы тогда в Брянском лесу, не далеко от железнодорожной станции Белые Берега строили дома, а это уже была работа не из лёгких, и это было главным в том нашем отдыхе. Уставали больше, чем во время боя или во время рытья окопов.
А уж окопы рыть на передовой, занятие для солдата привычное. Дома строили из елей и сосен, этого материала в Брянском лесу было достаточно. А инструменты были только ручные пилы и топоры.
Зато у нас была воинская дисциплина. В первый же день в нашей батарее были созданы три бригады: пильщики деревьев, переносчики очищенных от сучьев брёвен и плотники. Самой тяжёлой работой было переносить брёвна до площадки, где строился дом. В этой бригаде работал и я. Ель или сосну длиной более десяти метров мы брали на плечи и несли по не ровной местности. И здесь было особенно тяжело тем из нас, кто был выше ростом. Лично я тоже ходил в первых рядах строя, как батарейного, так и полкового. На плечи высоких и давило всё бревно, когда несколько человек проходили по ложбине. Однако через несколько дней все мы втянулись в тяжёлый труд и брёвна, даже довольно толстые, были для нас не такими уже и тяжёлыми, как в первые дни.
Отдельный дом строила каждая батарея. Был в нашей батарее солдат Юшков из Республики Коми. Это был наш главный плотник, топором он так работал, что мы смотрели и удивлялись такому мастерству. Не смотря на то, что большинство из нас сельские жители и не раз видели, как мужики орудуют топорами при строительстве домов или других сооружений. В бригаду плотников включились солдаты и сержанты старшего возраста. Юшков сам усердно работал, говорил, что соскучился во время войны по любимой работе, и многих быстро научил работать так, чтоб принесенное бревно быстро превращалось в готовый материал для укладки на своё место. Солдата Юшкова тогда слушались все, даже офицеры. Наша батарея свой дом построила за неделю, раньше всех в полку, и это потому, что у нас был солдат Юшков. Следует сказать, что тогда нас называли не солдатами, а красноармейцами, но слово солдат тоже было в ходу. Наше пребывание в Брянском лесу старший сержант Терещенко назвал военным курортом.
Многие из нас, я в их числе, тогда ещё даже слова «курорт» не слыхали. Но старший сержант Терещенко, лучший в батарее командир орудия, был значительно старше нас и, конечно, знал больше. Правда, бывал ли на курортах этот белорусский крестьянин до войны, я не знаю. В Брянском лесу старший сержант Терещенко среди нас очень даже выделялся. После тяжёлой работы и хорошего ужина, кормили нас достаточно, мы все ложились спать у большого костра. Настилали хвойных веток и быстро засыпали. А старший сержант Терещенко садился на бревно, курил трубку, он один из курильщиков батареи при этом занятии пользовался трубкой. К слову, лично я не пристрастился к курению даже на фронте, о чём совсем не жалею. Так вот, когда мы все спали, Терещенко курил трубку и поддерживал костёр. Возле костра, перед тем как лечь спать, мы развешивали на ветки свои мокрые портянки, приходилось работать в дождь, да и бродить по воде. Бывало костёр разгорится, огонь дойдёт до чьей-то портянки, тогда Терещенко давал сигнал: – бом, бом, бом…, и так сигналил до тех пор, пока кто не встанет и не уберёт тлеющую материю, которая солдату во время войны была очень необходимой вещью.
Задержался я в своём рассказе на Брянском лесу только потому, что это было заметное исключение в нашей фронтовой жизни. В построенном доме мы даже успели соорудить двухэтажные нары и две или три ночи спали на них. Почти каждый день в полк прибывали не только солдаты, но и всё военное снаряжение. Пришли новые орудия, автомобили, личное оружие, обмундирование, всё необходимое для продолжения военных действий. И, ещё раз повторю, всё только новое. Личный состав тоже был укомплектован полностью. Так вот, как я уже говорил, два солдата с нового пополнения за день до нашего отъезда сбежали. Что их заставило пойти на такое преступление, я так и не понял. Возможно, ими овладел страх, что на передовой могут убить? Конечно, могут убить, потому что война такая уж, как поёт Николай Расторгуев, «злая тётка». Но уж, если и случится такое, то уж лучше в бою, как говорится, со славой, чем быть расстрелянным дезертиром с позором для себя и своей семьи. Думаю, те два солдата знали, что если их найдут, то от расстрела им не уйти. А может и не знали.
Сели те два солдата-новобранца в вагон товарного поезда на станции Белые Берега и поехали подальше от фронта, надеялись, что таким образом спасут свои жизни. Но им не дали далеко уехать, их уже ждали на каждой станции. Не знаю, на какое расстояние они успели от нас удалиться, но точно помню, что в полку они отсутствовали одну единственную ночь. Утром того дня, когда мы уезжали с Брянского леса, нас неожиданно по тревоге собрали на большой поляне. Да не только один наш полк, а все три полка 46-й артиллерийской бригады, тогда в том лесу готовилась к отправке на передовую вся наша артиллерийская противотанковая бригада. Было солнечное утро, и мы сразу увидели тех двух дезертиров. Их вывели с подъехавшего небольшого автобуса под конвоем трёх автоматчиков. Мы даже не сразу поняли, что происходит, никаких разговоров о дезертирстве в полку до этого времени не было.
Всё стало понятным только тогда, когда с того же автобуса вышел майор высокого роста, почему то именно на его рост я сразу обратил тогда внимание. В руках майора был портфель, это тоже отразилось в моей памяти. А ещё в моей памяти на всю жизнь запомнилась та тишина, которая была в то солнечное утро на поляне Брянского леса. Такая же тишина, какая была и на другой поляне, на которой я спал через несколько месяцев в лесу Белоруссии послу отъезда с поляны двенадцати «Студебеккеров». А тогда, на поляне Брянского леса, все стоявшие солдаты, сержанты и офицеры, каждый в строю своего полка, смотрели на майора. Майор делал всё очень быстро, видимо знал, что наша бригада готова ехать на фронт и что для этого уже стоят вагоны на станции Брянск. Он быстро вынул с портфеля лист бумаги, я даже запомнил и то, что в руках майора был только один листок, будто это было важно в данной обстановке, а вот мне запомнилось даже это. Громким голосом, таким громким, чтобы дошло до каждого солдата стоявшего на поляне, никаких микрофонов тогда не применяли, майор быстро, но очень отчётливо прочитал то, что было на том листке. А был на том листке Приговор Военного Трибунала, последними словами которого были: «Расстрелять», что и было по команде майора немедленно сделано прибывшими с ним солдатами.
На всю жизнь запомнилось мне, да думаю, и не только мне, то утро в Брянском лесу, каким и закончился наш, как говорил старший сержант Терещенко, «военный курорт». Сразу же, после расстрела дезертиров, вся наша бригада на новых «Студебеккерах» и «Доджах» продвигалась к станции Брянск. Ночью нас уже катил поезд на запад к фронту. Закончу свой рассказ благодарностью своему командиру взвода лейтенанту Томковскому. Как мне потом рассказывали, лейтенант Томковский с самого начала всех убеждал в том, что я не отстал умышленно, он уже хорошо меня знал и был во мне уверен. А когда Коля Никулин, который видел меня последним, рассказал, где я сидел совершенно один, мой командир сразу сказал: он проспал.
И когда ехавшие в машине увидели меня, идущего им на встречу в полном снаряжении, только тогда все поверили лейтенанту. Даже сержант Сергеев с Особого отдела и тот с улыбкой обратился ко мне: – Что, солдат, проспал? И все остались довольны, что этот случай с моим сном на лесной поляне закончился для всех благополучно. Мне даже не сделали замечания за то, что из-за меня полк задержался на то время, которое было затрачено на поездку за мной. Это я тоже отношу на убеждённость лейтенанта Томковского и на его авторитет в полку. Расстался я с лейтенантом 13 июля 1944 года возле города Ковеля, где я был тяжело ранен.
После войны бывший мой командир жил в городе Брянске, умер в мае 1997 года. Я его разыскал по переписке с однополчанами, с ним тоже переписывался. Мы даже договорились о встрече, Всеволод Николаевич пригласил меня к себе, так как у него были проблемы с ногами. И я уже собрался ехать в Брянск в марте 1997 года, но мне пришлось тогда лечь в больницу на срочную операцию, наша встреча не состоялась, о чём я очень жалею. А вот могиле своего командира я поклонился, однажды ездил в город Брянск. Меня пригласили сын Всеволода Николаевича Андрей и невестка Саша. Они меня хорошо приняли, рассказывали, что Всеволод Николаевич работал преподавателем в железнодорожных учебных заведениях и в городе был уважаемым человеком. Возили меня к месту захоронения моего незабываемого командира. Посидели, вспоминали. Познакомился я и с внуками Всеволода Николаевича Дмитрием и Анной.
Заключая свой рассказ, приведу несколько строк из письма невестки Всеволода Николаевича Саши, в котором она сообщала мне о его уходе в «мир иной». «Всеволод Николаевич был человеком образованным и тактичным, во всём у него был свой подход, свой взгляд на вещи. Многому учил нас, но учил умно, не назойливо.
Я благодарна судьбе, что свела меня с таким человеком, как Всеволод Николаевич».
Февраль 2011