Рельсы текли по стране.
Лишь бетонные шпалы
Могли им перечить.
Два человека, по которым вовсе нельзя было сказать, что они родственники, друзья или хотя бы знакомые, стояли и вели беседу, мирно раскачиваясь от прохладного утра и уклоняясь от редких лучей восходящего солнца. Курили сигареты, делая паузы между затяжками на размазывание мыслей по железнодорожной платформе станции "Дно". На той самой станции в Псковской области, где когда-то умерла империя под названием Россия. То самое "Дно", где когда-то Николай II, последний русский царь, подписал приказ об отречении от престола. Проще говоря, более подходящим местом для обсуждения истории, политически и экономики, может быть разве что Кремль.
Валерий Степанович, один из соучастников данного диалога, курил Phillip Morris. Он когда-то верил в социализм. Валерий Степанович делал одну затяжку за другой. И он был достаточно стар, чтоб верить когда-то в социализм и не стыдиться этого. Валерий Степанович достал из пачки вторую сигарету. Более того, он был достаточно самоуверен, чтоб отстаивать определенные идеи и даже выявлять политических деятелей времен советского государства, которые в большей степени повлияли положительно на обстановку в погребеннной ныне стране. Валерий Степанович выкурил сигарету лишь до серидины и далее продолжал общение с медленно тлеющей сигаретой, зажатой между средним и указательным пальцем на огрубевшей от производственной работы руке. Однако он был достаточно мудр и трезв, чтоб отрицать факт провала социалистического эксперимента. Валерий Степанович похоронил окурок на рельсах, машинально выкинув его как только тот окончательно истлел.
Этот завораживающий образ Валерий Степанович поддерживал без особых усилий. Может потому, что он действительно был умен и опытен, а может потому, что восемнадцатилетний я, внимаюший, словно примерный ученик, с азартом и более огнеопасными репликам, был впечатлительным и преисполненным романтизма парнем с внушительным багажом идей.
Мы мчали каждый по своим делам в город Псков, но случилось так, что один плацкарт и пара случайных фраз разразили в нас интерес и желание говорить.
Но была и третья сторона беседы. Магическая сила, что незаметно подкралась ко мне на этой злосчастной станции под названием "Дно". Фраза, что не давала мне сфокусироваться на словестном пиршестве двух столь разных людей.
"Это просто дно" - отзванивает уже ставший неотчуждимым от мыслей восемнадцатилетнего меня нарратив.
"Это просто дно" - будто бы в поисках быстрой и легкой смерти мечется бедный курсант подлодки Курск по быстро затопляемым коридорам моего сонного сознания.
"Это просто дно" - выхаркивает облепленными песком губами заключенный, что боится узнавать имена людей, с которыми ему приходится отживать отведенный земной срок, данный ему то ли Богом, то ли пулей, что пока еще не выбрала его. Или не освободила.
"Казалось бы" - перебивает потенциально состоявшегося реформатора, но наивного меня, отрикошетивший от объезженных и оттого зеркально отполированных рельс поток гнетущих мыслей ровно в тот момент, когда я обратил на них внимание. Будто бы какой-то небесный охотник смирно выжидал момента, рассчитав идеальное попадание ровно в центр пространства моих раздумий.
"Это просто дно, казалось бы" - подумал я, уже поднимаясь обратно в вагон. "Более подходящим местом для такой формулировки может быть разве что Кремль" - подумал я уже будучи в нескольких километрах от происшествия, когда умерштвляющая аура разрушенной империи, пропитавшая насквозь наш поезд, наконец меня отпустила и вернула былую ехидность и насмешливость.