Стрела, влюбившаяся в грудь,
и кровь, влюбившаяся в ясень,
в металл, остывший на лету
и хрупко выдохнувший в мясе.
Не ощутимая ничем,
боль, обездвижевшая тело,
обозначала нараспев
почти невидимый оттенок
любви летящих, тонких стрел
и не согретого металла.
А вдох внутри, в груди засел...
И воздуха не стало.