дневниковые записи и очерки об армии 1987-89 гг.
Многое с течением лет изменилось в моём восприятии вещей. Но всё намеренно оставляю без изменений...
предыдущие главы в сборнике "Камчатская тетрадь"
1988 год
XXXV
Хочу вернуться к модной нынче, но понемногу надоедающей теме «неуставных взаимоотношений». Только в несколько необычном аспекте. Хочу попытаться осмыслить, разложить по полочкам нашу жизнь в узле связи. Поводом к этому стала возросшая недавно агрессивность по отношению к нашему призыву некоторых дембелей. Началось всё так..
Ротный, проходя по кубрикам, увидел, как Калмыков и Быканов, (осенники 1987), наводили порядок, в то время, как уборщиками были дембеля. Не Бог весть какая страшная история, но когда майор спросил Калмыкова, умывался ли он сегодня, тот понурил голову и не нашел ничего более подходящего, чем сказать: «У меня не хватает времени!» не ускользнул от цепкого взгляда командира и подворотничок землистого цвета. По соответствующей линии получили по загривку сержант, командир отделения и уборщики, что, конечно же, нанесло непоправимый моральный ущерб почти гражданским уже людям. В довершение спектакля на общем построении ротный назвал всё это вопиющим попранием (чуть утрирую) норм уставных правил взаимоотношений, прямым издевательством над молодыми солдатами и предупредил о жёстких санкциях в случае повторения.
Сержант Курашкин и Козубов, взбешенные тем, что их «пропесочили», решили отвязаться на нас. Они громогласно объявили, что до тех пор, пока в Узел не спустят новых радистов, наш призыв будет «суетиться». Так подобрались смены, что ядро призыва очутилось в одной смене, а остальные наши парни, хорошие, но не столь решительные – в другой. Курашкин, которому по идее уже о печке и тёщиных блинах думать надо, решил устроить нам режим «наибольшего благоприятствования». Надо полагать, что по договорённости с Козубовым. Не знаю, что он о нас думал раньше, а из всех сержантов он был самым требовательным, гоняя за дело, поэтому никто на него обиды не держал. Но после этого случая будто раскрылась другая сторона натуры – в нём явственно проявились злоба, неприязнь, даже будто презрение. Одного из наших, чуть замешкавшегося при подготовке к построению, обзывал всем, чем можно охарактеризовать свинью, нагадившую посреди любимого паласа (не обидно ли парню, прослужившему год, слушать такое, будто желторотому щеглу?). Договорился до того, что отправил отдыхать осенников, а наших заставил наводить порядок, обещая даже застегнуть и утянуть нам ремешки. Всюду стал слышен его рявкающий, надменный голос, поносящих нас на чём свет стоит, типа не суетившихся в своё время. Оп, вот корень его злобы, я вернусь к нему сейчас. На фоне остальных весенников, спокойно готовящихся домой, потуги этих двух дембелей выглядели раздражающе и озлобляли помазов.
После того, как мы очутились в Узле, встали в строй, обживаясь и ходя на смены наравне со всем коллективом, постепенно менялось и наше поведение. Раньше слдово «дед» служило чуть ли не визиткой человек, говорящей о его опытности, грамотности не только в делах служивых, но и в умении уживаться в коллективе, мудрости даже в поведении и взаимоотношениях со всеми, будь то новичок, или его ровесник по сроку службы. И «щеглы», относились к ним соответственно. Меня, например, всегда привлекала их какая-то общность интересов, сплочённость, умение спокойно выходить из кризисных, спорных ситуаций. Хотя развернулась и достигла впечатляющих результатов борьба с неуставными, опускаться до того, чтобы использовать энергию кулака для робкого стука в дверь канцелярии не стал никто из нашего призыва, кроме одного, о котором речь в следующих главах. Мы могли бы слать этих дедов куда следует, даже вмазать, если заслужат, но, воспитанные на традициях старой школы, весенники 87 особо не наглели. Могли закрыть рот даже на том простом основании, что «дед» прослужил больше. А если тебя задели так, что сдержаться невозможно, и всю силу своего кулака хочется вложить в ненавистную морду обидчика, то мы всё равно старались уступить. Потихоньку, по мере врастания в коллектив, глядишь – уже в смене половина наших – по мере утверждения себя наши иллюзии относительно «старичков» рассеивались. У них тоже бывают нелады с нервами, хорошими манерами, добропорядочностью, честолюбием и т.п. Особенно контактен оказался Сидоров. Со своим острым языком, умением выкручиваться в любых ситуациях, он начал пробы на прочность, эксперименты, частенько едкие подковыристые. Многие из «дедов» пропускали шуточки и дерзости мимо ушей. Не принуждаемые к действию, через два месяца мы уже спустя рукава стали наводить порядок, а когда нас расстегнули, то и вовсе «опухли». Тешившие себя мыслями о дембеле и спускавшие нам с рук все «косяки» и прегрешения «деды» увидели в один прекрасный момент, что наш призыв встал на ноги не только в профессиональном смысле, но и в моральном плане. В последнем смысле даже слишком, можно сказать даже «обурел», и сдержать нас практически уже невозможно. Ещё как-то могли влиять на нас сержанты (Курашкин – напористостью, Лебедев – непререкаемым авторитетом, Антропов – добротой и порядочностью), да Козуб с Венцелем. И вот теперь, когда отслужили мы год, а это по законам считается уже пропуском в новую жизнь, нас пытаются опять «застроить». Чёрт-те с ним, с законами, тем более, что они уже попраны и не соблюдаются. Зачем сейчас, когда остались считанные недели до демобилизации, пытаться восстановить то, что самими было выпущено из-под контроля и вскоре вообще не будет вас касаться? Принуждать – практически бесполезно, запрещать не имеет смысла и опять же какими средствами? А может бить попробуете, товарищи «дедушки»? Так нам уже и ответить можно – «положено»! Ещё раз повторюсь. Попали бы мы в соответствующие условия, где надо было летать и суетиться, подчиняться требованиям и неписаным правилам – все бы делали это. Что положено – то положено. Новичку на заводе тоже не лучший кусок вначале уготован, изволь в грязи покопаться, занимаясь черновой работой, а как опыта наберёшься, тогда и к агрегату допустят. Посуетились бы и мы, чай не сахарные. Но раз позволили нам сесть на свои шеи, а мы это сами подспудно прекрасно понимаем, то уж будьте добры не кряхтеть. А принижать нас на глазах младшего, чем наш, призыва ради запоздалого удовлетворения уязвлённого самолюбия, ради желания показать, что они здесь пока ещё главные – это абсурд. К тому же наша нынешняя жизнь в роте является точной копией ситуации годичной давности. В нашем подразделении борьба с неуставными гораздо быстрее принесла плоды, чем в РМО, где прессовали молодых по полной, уже год назад весенники-86 быстро встали в строй после учебки. Сразу проявили, поставили себя так, что ослабившие зажимы деды и дембеля той поры не смогли их удерживать в жёсткой узде. Не давая спуску старшакам, благо, что многие из них реально крепыши и умницы, старались не заваливать службу. Часть нагрузки при этом переложили на своих осенников-щеглов, рано оказавшихся в узле. В общем прокрутились, как сумели, и повседневная жизнь в нашей роте стала намного привольней. Естественно, что в новой ситуации некоторого «волюнтаризма» и достаточного свободомыслия вернуть всё на круги своя за пару последних месяцев службы просто невозможно. Тем страннее обида Курашкина, что мы «мало суетились»! Да и вообще не хочется о нём говорить после его крылатой фразы, нечаянно ставшей достоянием общественности : «Я не хочу, чтобы из-за этих …….. мне характеристику плохую написали»! Это высвечивает всё его отношение к нам, и интересовали его не столько порядок и нормальное течение службы, сколько свои личные заслуги. Козубов – личность для меня непонятая до конца. Он из тех, кого называли «мрачным демоном». Внешне его поведение казалось надменным и грубым, его побаивались, но насколько уважали, того я твёрдо сказать не могу. Нас он никогда не трогал, не унижал, но держался довольно обособленно, близко не подпуская к себе молодых. То ли это было его внутренне чувство исключительности, ведь и здоровья ему было не занимать, и профессионал радист это был, каких мало. Он любил, когда его слушают затаив дыхание. Садился на стол возле дежурного по связи, подхватывал интересную тему и спор, дискуссия уступала место монологу. Эфир «забивался полностью, пока слушатели не провожали взглядом могучую, похожую на раскрытую очковую кобру, мощную спину Алика, уходившего наверх перекурить. Сначала было интересно, а потом, если «дед» перестарался, я научился отвлекаться на своё занятие. Основным его мерилом в сослуживце, как мне виделось, была профессиональная подготовка радиста. Слов нет, принимал он «морзянку» здорово, отсекая на слух, без записи, коды на любой скорости. По праву он считался одним из лучших специалистов полка. Но, если кто-то не мог работать как он, то при оценке возможностей кого-то из нас, он безнадёжно махал рукой. Мол «тупорогий», поминая попутно былые дни. Мог незаслуженно и обозвать «мешком» того, кто не мог, к примеру, долго поймать частоту на приёмнике. Иногда и сам при контрольной проверке настроек не находил сигнала, но человек оставался униженным. Почему-то мой земляк Жалал Абдукадыров, умея работать ничуть не хуже, никогда никому не говорил и не показывал, что тот, якобы тупица. Наоборот пытался научить, подсказать, иной раз и применить «дедовское» влияние, только в нужном направлении. Вспоминаю эпизод, когда я, только-только «встав в строй», занялся на досуге Драйзером. Так он два раза вылавливал меня, запрещал читать, заставляя учиться ремеслу. А последний раз сказал: «Хоть ты и мой земан, но ты ничем не лучше своих пацанов. Чтобы я тебя не видел с книгой, пока капитально не станешь «принимать»! Вот истинное желание опытного научить младшего, и совсем не обиден его резкий тон. После этого я с месяц, наверное, не заглядывал в книгу. Как-то незаметно я перешёл к характеристикам своих старших сослуживцев. Что ж, продолжу их в следующих отдельно посвящённых им главах.