В больницу везли пожилого актера.
Все пел кардиограф, противно пища.
Он ехал к хирургу, он ехал не к лору,
И в мыслях саднило, немного треща.
Пугали медсестры в больничных халатах.
И боль нарастала, травила и жгла.
Он мнил, что умрет в этих белых палатах,
В которых когда-то жена умерла.
Он помнил, как часто в палате больничной
Сидел у кровати и ночью, и днем.
Бледна и худа не от жизни столичной,
Любимая тлела тревожным огнем.
Хотелось бы верить, что это лишь сцена,
И бледность – причуда гримера ее,
Что смерть – как в спектакле всего лишь мгновенна,
А дальше – кулисы, и снова житьё.
Спектакли скукожились в сумрачной пене:
Она умерла, он продолжил служить
Любимой жене, и Искусству, и Сцене,
Пытаясь двойною судьбою прожить.
Пищал кардиограф, и в мыслях стучало.
Он медленно, тяжко ресницы сомкнул.
Кулисы качало, качало, качало,
Закрылись они – он навеки уснул.