Любимой кошке доставались кости.
Я рвался к спичкам - слышал: "Стой! Не трожь!"
Нетрезвые высказывались гости -
на папу иль на маму я похож.
Три года было мне, а папе - тридцать,
а маме - двадцать два, а кошке - год.
Сияли рюмки, ложки, вилки, лица.
Я вызывал восторг как общий плод.
Я рос и рос, а время исчезало.
Толпа несла покойников в гробах.
Они ушли, мне их недоставало.
Я должен был держать себя в руках.
Когда невозвратимые утраты
меня до крайней точки довели,
я шёл за утешением куда-то,
где мальвы и цикории цвели.
Природа возвращала бодрость духа.
В моём распоряжении была
та музыка, приятная для слуха,
что птицами исполниться могла...