Ты помнишь наш дом с мезонином
И гладь серебристых прудов,
Душистую ель с серпантином,
Аллею столетних дубов.
Ты помнишь ту юную вечность?
Что пышностью красок цвела,
Ты помнишь ту детства беспечность?
Что нас в безрассудство звала.
Как часто шутя надо мною,
Бросал мне лягушек к ногам,
Смеялся, вертя головою,
Дав волю беспечным словам.
А помнишь, ту старую иву?
Что свесившись грузно к воде,
Свою желто-белую гриву,
Покоила в старой ладье.
И я в белом, с кружевом платье,
С атласною лентой в кудрях,
Вбегала в дождливое счастье,
В своих прибывая мечтах.
Как в этом французском фасоне,
Мы в старую влезли ладью,
Поплыли в малиновом звоне,
Внимая душой соловью.
С густого не спящего свода.
Смотрела за нами звезда,
Вечеря, спускаясь с обхода,
Сгущала сиянье пруда.
Вздымались угрюмые тени,
От скрюченных темных стволов,
Темнели мохнатые ели
Из няниных страшных миров.
Под спущенный занавес ночи,
Входила царевна луна,
Открыв серебристые очи,
Купалась в прохладе она.
Под взмахом ее чародейства,
Спускалась рапсодия сна,
В откинутый занавес действа,
Чуть слышно вступала струна.
Как славное древнее судно,
Шла гордая наша ладья,
Мне было с тобою уютно,
Мой братец, кровинка моя.
Как были тогда мы свободны,
Ничем не задета душа,
Мы были с тобой благородны,
Мы жили свободой дыша.
Отправив под грузную иву,
Ее вековую ладью,
Поправил ей мокрую гриву,
Доверил ей тайну свою.
Как маменька после бранила,
Своих непослушных детей.
А няня молитвой хранила,
При свете медовых свечей.
Тихонько, над нами молилась,
В том маленьком красном углу,
Молитва ее возносилась,
Сжигая все страсти в золу.
Ах, братец пишу эти строки
Из чуждой доселе страны.
Княжна, а даю я уроки,
Доходы как прежде скромны.
Храни тебя Бог мой родимый,
Мой белый лихой генерал,
Войной красно-белой томимый,
Ты праведный путь свой избрал.
И помни наш дом с мезонином,
И гладь серебристых прудов.
Душистую ель с серпантином,
Аллею столетних дубов.