Стемнело.
Пустая вывеска – раз, пустая вывеска – два…
У людей, пусть они порой и не желают признавать это, множество вариантов источников-суррогатов опыта, к которым они, по своему естеству, желают быть причастными. Так, например, обстоит с их извечным бегством от себя и, как заметил один человек, от свободы: выбравшись из-под иного сапога, в итоге ложатся под другой; и либо так продолжается до самого края, либо человек останавливается где-то, веря, что нашёл последнюю инстанцию - под очередным, но уже сознательно затемнённым мозгом, гнётом. Проблемой ему кажется не желание стать слагаемым чужого опыта, а слишком ограниченное число этих слагаемых на прилавке.
А может ли быть иначе?
Люди бегут от понимания. На самом деле, основная часть прекрасно всё улавливает, все эти простые и не слишком вещи. И всё равно, как объяснять: не стоит только забывать, что больше, всё-таки, привлекает и расшевеливает извилины нечто яркое, экспрессивное (это к тому, что суть большей доходчивости не заключается в форме пояснения - она лишь привлекает к чему-то конкретному, помогая слушателю сделать выбор в пользу того или иного источника). Стоит ли в таком случае осторожничать с яркими красками или, наоборот, нет никакой разницы, поэтому можно выбирать, руководствуясь порывом?
А может ли быть иначе?
***
Ночью здесь не бывает темно. В самые безлюдные часы здесь не может образоваться даже намёка на затишье. Возможно, в проекте улицы изначально лежал некий особый замысел, но толпы, без конца семенящие то туда, то оттуда, жестоко огорчили того, кто тщетно пытался создать здесь нечто самобытное, хотя бы отчасти оригинальное. Обычная улица, освещённая натёртыми фонарями, уложенная отборным камнем, впитавшая в свои больные лёгкие годы безразличия, лицемерия и чёрт его знает, чего ещё.
Резко распахнулась дверь одного из излишне оригинальных баров. Должно быть, громкие неуклюжие крики и стук массивного дерева могли бросить вызов монументальному спокойствию длинного пространства меж отреставрированных стен, но гул и безразличие моментально поглотили назревший переполох, оставив незамеченным практически вылетевший из задымлённого пространства бара силуэт. Тут же вскочив, тень небрежно кинула в сторону гулко захлопнувшейся двери какой-то грозный жест и неровно, но стремительно побрела прочь.
Чёрно-серое марево. Он не шёл – ноги машинально совершали череду отлично отработанных движений, не более того. В голове не было ни единой мысли, зато роились целые тучи образов, для которых не возникает нужды подбирать слова. Если бы здесь сейчас плёлся, почти не разбирая дороги, какой-то иной человек, окружающие наверняка бы притворно-обеспокоенно или же негодующе оглядывались ему вслед: первые – в попытке показать самим себе, какие они высокоморальные и как радеют за благополучие каждого, вторые – кинувшись жалеть своё якобы оскорблённое эстетическое чувство, приняв прохожего за пьяницу или кого-то из той же оперы. Быть вышвырнутым здоровенными мужланами за дверь заведения с претензией – неслабая встряска. Однако человек-тень был совершенно в другом месте. Вернее, он был как раз-таки здесь, именно здесь – в этой струе воздуха, в этом клочке брусчатки под самой подошвой, в каждом звуке. Он был здесь, собой, но вовсе не в себе.
Натолкнувшись на что-то живое в толпе, он очнулся. Тут же возникла мысль, что бодрствование было именно несколько секунд назад, а то привычное долгие годы состояние, в которое его так внезапно толкнул кто-то, кого об этом даже не просили, - это сон, игры воображения. На него нахлынула волна горькой, выворачивающей обиды. Отчаяние. Кто-то снова задел его, в этот раз слабее – плечом. В этот момент окружающее пространство выплыло из-за матовой стены, возникло во всех деталях, загудело, зашагало. Вход в метро подсвечивал снующие силуэты абсолютно безжизненным и удручающим светом. Тень, он на секунду застыл, но заметив болезненную краску и на себе, рванул с места вниз, под землю. Он снова и снова пытался найти ту нить, за которую совершенно неожиданно уцепился в самый неподходящий момент. Вот человек-тень стоит на платформе. Тяжёлый порыв ветра. Два светящихся глаза выныривают из тоннеля и будто бы тотчас ныряют в его глаза. Следующим действием – взрывающим тихий сон гранита грохотом колёс он уже является так же, как минуты назад являлся ветром и ночным небом. Он – это пугающий, неприлично громкий для такого часа, рвущийся бой металла о металл. Он чувствует, как течёт по венам холодная сталь, как скачут по нейронам горячие искры, как он весь летит бестелесным порывом, он слит с невнятным и диким звуком, отлетает эхом от колонн и арок, пронизывает немногих стоящих здесь людей. И он, и они – здесь. Но это «здесь» приобретает невероятно разные значения, и бесполезно пытаться понять извне, какое в итоге действительно правдиво. У того, кто проснулся, кто стал жизнью в существовании, у человека-тени больше никогда не может возникнуть подобного вопроса. Да, это не тот высокий образ истины, подковёрного смысла жизни, который большинство людей ищут в религиях и всевозможных крайне романтизированных убеждениях. Но, выходит, только в этом состоит жизнь, жизнь без всего того абсурда, которым окружают себя не сумевшие проснуться. Жизнь на пороге гибели.
Поезд бесшумно останавливается, швырнув струи воздуха на рельсы. Тень чувствует, как летит вместе с ними под угрожающе-спокойное тело металлического гигантского червя. Красная лампа бьёт по глазам, заставляя вспомнить, что происходит, и нырнуть в последний момент в вагон…
Снова улица. Одинокая остановка подсвечена зеленоватым фонарём – от этого предвестника нигде не укрыться, никогда не спрятаться, не сбежать. Подошёл автобус. В салоне, как назло, пусто, ни души. Человек-тень упал на сиденье в самом конце коридора на колёсах, и в тот же миг что-то кольнуло в груди, он вцепился пальцами в чёрную ткань куртки, дышать получалось еле-еле, выхватывая кислород, как утопающий в короткий миг, когда голова оказывается над водой. Он кричал, но ни звука не вылетало из горла. Миг – будто резко выключили звук. Туман, до того окружавший автобус и лишь клубившийся у щели под передней дверью, начал заползать в нутро железного бездушного зверя, подкрадываться ближе и ближе, заполнять пространство с последовательностью профессионального отряда зачистки. Человек на заднем сидении подобрал ноги, обхватив коленки руками так крепко, как, казалось, не мог. Туман коснулся его руки, скользнул холодком под манжету. Загнанный в угол зажмурил глаза. Он так устал от этой бесшумной войны, которую один лишь и видит. Он так устал от череды бегств, спасений, сопротивления… Сколько это уже длится: месяц, полтора, больше? Сейчас он готов сдаться. Слёзы выступили из-под коротких ресниц, тут же впитались в джинсу, облегавшую ногу. Это невозможно терпеть. Пускай сегодня…
Резкая остановка автобуса будто вернула тень в чувства, хотя на самом деле он бы сказал, что как раз произошло обратное. Человек резко открыл глаза – спасение! Он выскочил в уже закрывающиеся двери, побежал, забывая дышать, с оскалом безнадёжности на потрёпанном не по годам лице.
Тень. Просто тень. То же, что и эта ночь: она также – лишь тень, рождённая холодной пустотой космоса на отвернувшейся от солнечных лучей стороне планеты, он – просто тень, появившаяся однажды между жестоким взглядом этого полуживого мира и широкими, не реагирующими на солнечный свет зрачками Космоса... Тень, которая имеет больше связи со всем этим, чем любой вполне материальный объект, и одновременно никак ни с чем, вроде бы, не связанная. Он снова бежал, задыхаясь; на красный его чуть не сбила одинокая машина, но он не заметил ни самого факта чуть не случившегося мелкого происшествия, ни громкого сигнала негодующего водителя. Бежал и бежал. Но даже тени не могут нестись вечно – он споткнулся о свою же ногу и упал, рефлекторно съёжившись. В голове проносились тёмные воспоминания, жуткие образы, но он не понимал, откуда и зачем они пришли, ведь ничего подобного он никогда не видел и не переживал. В последнем твёрдой уверенности не так давно и след простыл, когда образы начали приобретать более чёткие очертания, когда появилась в этом круговороте ужаса некая закономерность. Хотелось открыть глаза, избавиться от этого, но никак не получалось. Вдруг – темнота.
Он очнулся в совершенно незнакомом месте, молниеносно вызвавшем искреннее отвращение. Там, за монолитными серыми домами, протягивало руки из бездны Светило. Огненный Колосс взглянул на мир внизу, взор его охватывал всё, всё подмечал, то брезгливо, то одобрительно оглядывая. Всё, кроме человека-тени, застывшего среди огромных грязных призраков, готовых затоптать его без всякой жалости. Человек неподвижно восхищался заревом, будто зачарованный. Он ощущал, как обжигающие языки небесного пламени касаются его кожи, обжигая, но не оставляя следов, как вместо горячих слёз глазницы заполняет этот до предела прекрасный свет. Человек-тень раскинул руки и запрокинул голову; он не мог молчать, но сказать было нечего – слов слишком мало, они не в состоянии выразить и часть сущности той болезни, в бурных симптомах которой уже несколько дней сгорал человек. Сейчас, плотно охваченный пламенем, он сливался с чем-то, для чего не придумано, да и не могло быть придумано, слов. Слишком мало… Всего этого слишком мало, в крайней мере недостаточно – речи, глаз, сознания, личности, материи… Часто от ощущения мировой скованности хочется разорвать собственную плоть на мельчайшие частицы, но и тогда было бы невозможно сказать «стоп, это всё».