РОБЕРТ СЕРВИС
(1874 – 1958)
Из сборника «Ballads Of Cheechako» (1909)
THE BALLAD OF ONE-EYED MIKE
БАЛЛАДА ОБ ОДНОГЛАЗОМ МАЙКЕ
Эту историю мне рассказал человек со стеклянным бельмом,
Когда мы сидели с ним у костра под полярным сияньем вдвоём.
Я трубкой пыхтел, бутыль опустел, и в сполохах был весь окоём.
Один человек на скитанья обрек мою жизнь, что бесцельной была.
Я поклялся богам, что ему я воздам за то, что желает мне зла.
Он шёл по пятам за мной тут и там — на запад он шёл и восток,
Пока от него не сбежал далеко я на Север, что был так жесток.
И там я залёг на длительный срок, и за планом вынашивал план,
Так чтобы большой взять куш золотой и враг мой попался в капкан.
И там я блуждал, и путь пробивал сквозь мрак и бродячие льды.
И там я страдал, и там я искал свой прииск заветной мечты.
И так двадцать лет средь страхов и бед, улыбок и прочих прикрас
Прошли мимо вежд, лишив всех надежд меня, что коснётся Мидас.
Был беден я, слышь, как церковная мышь, — и вот! несмотря, на всю прыть,
В извечной борьбе потерял на тропе я того, кого мыслил убить.
Давно стал далёк тот страшный денёк, когда я молил Князя Тьмы
Мне дать больше сил, чтоб я отомстил, как думал, исчадью чумы.
Ни слово, ни знак не подал мне мой враг: бег времени неумолим,
И я постарел, мой ум потускнел, но я захотел встречи с ним.
Однажды, как лик, упал тусклый блик в Юкона мутный поток.
Я с трубкой сидел на брегу и глядел на закат, как на пролитый грог.
В какой-то момент он стал как абсент, и, словно при свете луны,
Полился елей средь скопища змей и страшных очей сатаны.
Был странен сей вид; я был с толку сбит в дурном, гипнотическом сне.
И, так суждено, увидел пятно, что плыло, как клякса, ко мне.
Оно, то тряслось, то двигалось вкось, то просто кружилось оно.
И будто дух злой, играло со мной и корчило рожи смешно.
И в лунной тени кружились огни над странным подобьем лица,
Как бабочек рой, что монстры чредой, — и вдруг я узнал мертвеца.
Его гладкий лик был бел и велик, светилась от плеши башка.
И будто слюда мерцала вода, и в змеях сребристых — река.
Лицо, средь огней, становилось ясней, всё больше и больше росло.
Смотрело в упор на меня, как укор, в кругу золотого гало.
Послышался вдруг отвратительный звук, и тут оно вышло на брег,
И в пятки душа ушла, трепеща, когда рядом встал человек.
Вот этим крестом клянусь, что потом стал этот «пловец» говорить:
«Я тот, от кого ты сбежал далеко, кого ты стремился убить.
Ты можешь сказать: "Как сладко карать, как мести прекрасен итог".
В грязи и в песке гнию я в реке, но я у твоих теперь ног.
Нам нужно вдвоём покончить со злом — оно не давало нам жить.
Я долго искал тебя и мечтал молитвой вину искупить.
Я сделал тебя несчастным, скорбя, но нынче тебя я, скажу,
Нашёл наконец, и хоть я мертвец — всем сердцем прощенья прошу».
Он грустно смотрел, и череп блестел, и пальцы вцепились в песок.
Он пал предо мной с молитвой святой, при этом твердя: «Видит Бог!»
«Мой мёртвый изгой, — сказал я, — с тобой я горе навек разделил.
Ты так не грусти и тоже прости — тебя уж давно я простил».
Потом, чудеса, протёр я глаза, очнувшись от страшного сна.
Светила одна на небе луна и что-то качала волна.
Я понял одно: то было пятно от света, и после всего
Неспешно оно опустилось на дно — я больше не видел его.
Эту историю мне рассказал седой человек перед сном.
Он, глянул по-волчьи при свете костра, сверкая стеклянным бельмом —
Пронзив небосвод, где был горизонт охвачен аврорным огнём.
--
The Ballad of One-Eyed Mike
This is the tale that was told to me by the man with the crystal eye,
As I smoked my pipe in the camp-fire light, and the Glories swept the sky;
As the Northlights gleamed and curved and streamed, and the bottle of "hooch" was dry.
A man once aimed that my life be shamed, and wrought me a deathly wrong;
I vowed one day I would well repay, but the heft of his hate was strong.
He thonged me East and he thonged me West; he harried me back and forth,
Till I fled in fright from his peerless spite to the bleak, bald-headed North.
And there I lay, and for many a day I hatched plan after plan,
For a golden haul of the wherewithal to crush and to kill my man;
And there I strove, and there I clove through the drift of icy streams;
And there I fought, and there I sought for the pay-streak of my dreams.
So twenty years, with their hopes and fears and smiles and tears and such,
Went by and left me long bereft of hope of the Midas touch;
About as fat as a chancel rat, and lo! despite my will,
In the weary fight I had clean lost sight of the man I sought to kill.
'Twas so far away, that evil day when I prayed to the Prince of Gloom
For the savage strength and the sullen length of life to work his doom.
Nor sign nor word had I seen or heard, and it happed so long ago;
My youth was gone and my memory wan, and I willed it even so.
It fell one night in the waning light by the Yukon's oily flow,
I smoked and sat as I marvelled at the sky's port-winey glow;
Till it paled away to an absinthe gray, and the river seemed to shrink,
All wobbly flakes and wriggling snakes and goblin eyes a-wink.
'Twas weird to see and it'wildered me in a queer, hypnotic dream,
Till I saw a spot like an inky blot come floating down the stream;
It bobbed and swung; it sheered and hung; it romped round in a ring;
It seemed to play in a tricksome way; it sure was a merry thing.
In freakish flights strange oily lights came fluttering round its head,
Like butterflies of a monster size — then I knew it for the Dead.
Its face was rubbed and slicked and scrubbed as smooth as a shaven pate;
In the silver snakes that the water makes it gleamed like a dinner-plate.
It gurgled near, and clear and clear and large and large it grew;
It stood upright in a ring of light and it looked me through and through.
It weltered round with a woozy sound, and ere I could retreat,
With the witless roll of a sodden soul it wantoned to my feet.
And here I swear by this Cross I wear, I heard that "floater" say:
"I am the man from whom you ran, the man you sought to slay.
That you may note and gaze and gloat, and say`Revenge is sweet',
In the grit and grime of the river's slime I am rotting at your feet.
"The ill we rue we must e'en undo, though it rive us bone from bone;
So it came about that I sought you out, for I prayed I might atone.
I did you wrong, and for long and long I sought where you might live;
And now you're found, though I'm dead and drowned, I beg you to forgive."
So sad it seemed, and its cheek-bones gleamed, and its fingers flicked the shore;
And it lapped and lay in a weary way, and its hands met to implore;
That I gently said: "Poor, restless dead, I would never work you woe;
Though the wrong you rue you can ne'er undo, I forgave you long ago."
Then, wonder-wise, I rubbed my eyes and I woke from a horrid dream.
The moon rode high in the naked sky, and something bobbed in the stream.
It held my sight in a patch of light, and then it sheered from the shore;
It dipped and sank by a hollow bank, and I never saw it more.
This was the tale he told to me, that man so warped and gray,
Ere he slept and dreamed, and the camp-fire gleamed in his eye in a wolfish way —
That crystal eye that raked the sky in the weird Aurora ray.
==