II.
Сквозь сорок зим когда исчезнет юный лик
И заштрихуется чело последней маски,
Когда одежда утеряет прежний славный вид,
Изрядно потрепавшись от безумств житейской качки,
Тогда вопросишь ты куда же все ушло,
Куда девалась жизнь и в чем ее значенье;
На дне запавших глаз не сыщешь ничего
И если в мрачных, безнадежных сожалениях,
Ты сможешь всем сказать, что вот мое дитя,
Не растеряв достоинство в ответе,
Оно оплатит счет, я жизнь прожег не зря
И это всем мое последнее наследье;
Должно быть этим ты согреешь себе кровь,
Вернется бодрость, станешь молод вновь.
II.
When forty winters shall besiege thy brow,
And dig deep trenches in thy beauty's field,
Thy youth's proud livery so gazed on now,
Will be a totter'd weed of small worth held:
Then being asked, where all thy beauty lies,
Where all the treasure of thy lusty days;
To say, within thine own deep sunken eyes,
Were an all-eating shame, and thriftless praise.
How much more praise deserv'd thy beauty's use,
If thou couldst answer 'This fair child of mine
Shall sum my count, and make my old excuse,'
Proving his beauty by succession thine!
This were to be new made when thou art old,
And see thy blood warm when thou feel'st it cold.