Посредственностью становишься, когда тебя лишают средств к духовному существованию.
Так казалось Лёлику Пересох, сошедшему с выдуманого им пъедестала.
И на то у него были свои весомые основания, подкрепляемые эзотерическими наблюдениями.
Его обогревательный прибор больше не волновал её, после того как ему не удалось обрушить балкон банковской системы на Уолл-Стрите.
Она и раньше не слишком молилась на него-неудачника, а теперь и говорить не о чем.
Когда Лотта видела его-восьмидесятизимнего старика на восемнадцать лет старше её, дефелирующего по комнате голым в бруклинскую жару, со стапелей её губ-бантиком еле сходила сардоническая улыбка, будто взятая напрокат.
Для него же не составляло труда понять, что она не нашла в нём друга по жизни, а приобрести четвероногого прихлебателя ей не позволяла крохотная студия в центре Манхэттена за 2500 долларов в месяц.
К тому же она была из тех старообрядных дам, которым не нравятся мужчины в цилиндре, зато в усечённом конусе при тусклом свете Лотточка их радостно приветствовала и принимала.
Но такие в холостом статусе встречались крайне редко.
А если детально во всём разобраться, кардинальной причиной была её травмированная девичья любовь, за отсутствием приличного воспитания состоявшая в браке, да ещё и с детьми, закатившаяся при виде её отца-ответственного работника под кровать.
Ей на всю жизнь запомнилась папина сакральная фраза: "Взбитым сливкам не суждено сбиться с предначертанного пути!"
На что она мудро ответила: "Ищут тех кто прячется. Очевидное не представляет собой особого интереса".
С той поры Лотташа относилась к любви, как к неизлечимой болезни и чувствовала себя былинкой, готовой спрыгнуть с обрыва... прядильной нити.