1.Штырь
В маленькой деревне, рядышком с погостом,
Старая церквушка - чёрные кресты.
Только вот что плохо: прихожан не густо -
Две глухих старухи, дед Иван, да Штырь.
Штырь — весёлый пёсик, рыжий, словно солнце,
С добрыми глазами, ласковым хвостом.
Дед как внука любит своего питомца,
Кормит белым хлебом, поит молоком.
С пенсии колбаски купит граммов двести,
Поровну поделит: "Ешь, бродяга Штырь.
Что пойдём посмотрим, церковь как? На месте?
Да к сынкам заглянем - положить цветы.
Ты то их не знаешь... Крепкие ребята:
Родине служили в городе Герат*.
Там вот и погибли. Что молчишь, лохматый?
Посидели, хватит, всё - пойдём назад".
В маленькой деревне три избы остались,
Старая церквушка, да большой погост.
Дед Штыря погладит: "Ах, какая жалость,
Почтальон покуда денег не принёс".
*Герат – город и провинция в Афганистане.
2.На рынке продавались ордена
На рынке продавались ордена!
Сутулый старичок в потёртой куртке -
Стоял молчком… Облезлая стена…
Разбросанные, грязные окурки.
Лежали на ладони швы дорог,
Печальный Киев, Минск, Смоленск сожжённый.
Врагом подбитый танк и друг без ног,
Нестройные, штрафные батальоны.
Держал старик - победу и рейхстаг,
Те крохи, что страна дала солдату.
А дома, умирала медсестра,
Сумевшая спасти его когда-то.
Чтоб ей помочь, он память продавал,
Клокочущую боль и сердца раны.
И тот, забытый Господом, подвал,
В котором расстреляли - слёзы мамы.
Шумел привоз, бежал людской поток,
Бросая равнодушный взгляд на руки.
Ещё спокойно жил Юго-Восток.
Не прыгали «бандеровские» внуки.
Ни слова… Ни полслова… Тишина…
Сердечный нерв натянут до предела -
На рынке продаются ордена!
Скажи страна - ты этого хотела?
3.Туман
Тычет мордочку слезливую
В речку маленький туман,
Расползается под ивами,
Забирается в карман.
Избы гладит мокрой лапою,
На крыльце сидит молчком,
Словно старый дед под шляпою,
Космы прячет за углом.
Разрезает солнце лучиком
Стылый, матовый пирог.
У речной крутой излучины
Мнёт туман, лохматый стог.
Тишина густая, влажная,
На моих лежит плечах.
У тумана жизнь неважная,
Час, другой и он зачах.
4.Навеки
Водки выпил с утра, чувства выплеснул.
Легче не стало.
Ты сказала: "Пора!"
Собралась и навеки ушла.
Плавал запах прощальный
в квартире за Рижским вокзалом.
Запах пряных духов, конопляного масла, тепла.
За окном мокрый снег
падал с неба с пронзительным чувством,
тротуарная грязь обнимала подошвы сапог.
Город топал, борясь
с непогодой разнуздано грустной,
и молчал телефон, понимая, как я одинок.
Мне достался лишь год,
к сожалению – горький, вчерашний.
И твой жёлтый бокал, и пустая, со скрипом, кровать.
Правда жизни крепка,
как московские красные башни.
Я пытался понять – почему не сложилось опять?
Может, плюнуть на всё
и уйти по разбитой дороге?
Говорят, быть с тобой – это мудро и лестно, увы.
Говорят, ты умней,
а я просто сказитель убогий,
Создающий стихи из опавшей осенней листвы.
На журнальном столе
позабытый потрёпанный Бродский,
твой любимый и дерзкий,
поверивший в светлую даль.
На плите сковородка,
а в ней макароны по-флотски.
На шершавой стене –
ускользнувших веков календарь.
Ты ушла, растворилась,
исчезла как сказочный призрак.
Мне оставив сомненья и стылую, с горечью, ночь,
да ещё облака
бесконечной земной укоризны.
Томик Бродского — разве он сможет помочь
5.Ходит по небу лошадь белая
Ходит по небу лошадь белая,
Ищет всадника в дебрях облачных.
Птицы чёрные, оголтелые,
Слуги верные мутной полночи,
Голосят ей вслед, грозно каркают,
Обещают горе бездонное.
Лошадь белая, сердце жаркое,
Ищет всадника непокорного.
Ищет всадника твердолобого,
Чтобы мог пробить стены лживые.
Звёзды падшие на вкус пробует,
Машет гривою, да дождливою.
И летит вода в речку шуструю,
И течёт печаль к избам крашенным.
Лошадь белая горечь чувствует,
Вспоминает боли вчерашние.
Вспоминает ветер клокочущий,
И закат чужой, окровавленный.
Ей, доверчивой, так не хочется,
Горем хлещущим быть раздавленной.
Ищет всадника лошадь белая.
Хочет свет спасти от безумия.
Разбудить сердца очерствелые,
Что болят ещё, что не умерли.