Уходит осень, пламенея.
Вдали – заоблачная дата.
Всю жизнь мы жили, план имея.
Часы будили нас куда-то.
И вот – конец приходит планам.
Не долго радует нас лето.
А осень жизни не мила нам,
хотя поэтами воспета.
Теперь будильник нас не будит.
Но мысль с упрямством попугая
о том, что скоро нас не будет,
приходит, вечностью пугая.
Когда жить хочется, а нечем,
уход в себя похож на бегство,
которым мы свой возраст лечим,
ручьём впадая в море детства.
Бравады старческой потуги
бодрят не хуже кофе с чаем.
Но старость с немощью подруги,
а мы хотим найти врача им.
Простим себя за ложь бравады.
Зовём на помощь здравый разум.
Но дат торжественных громады
пугают больше с каждым разом.
И мысли к нам идут, и мы к ним.
И так друг друга посещая,
мы уходить в себя привыкнем,
как гость уходит после чая.
И чувствам скучно станет с нами,
и мысли, словно кони в поле,
солому ищут с колосками,
питаясь ею поневоле.
Жар-птица осень не мила нам…
И в цветомузыке осенней
звучит торжественным финалом
хор наших грустных опасений.
А мысль о будущем коптится
в дыму мерцающих лампадок.
Сама, как дым. Или как птица,
которой дым гнезда не сладок.
Мы все – мыслители со стажем.
И мы – не все, а единицы –
когда-нибудь со вздохом скажем:
«Блаженно пёрышко Жар-птицы».