К началу: http://stihi.ru/2019/08/19/665
Прошло шесть лет. Гюнтер по-прежнему работал курьером в «Дойче Банк». Эта работа, как ни странно, доставляла ему огромное удовольствие: любознательному юноше нравилось бывать в новых местах, встречаться с различными людьми и, особенно, ездить со срочной почтой в другие города – Мюнхен, Нюрнберг и даже Берлин. Это было тяжелое послевоенное время – страна бурлила политическими и социальными бурями и страстями, и напоминала кипящий котёл. Во всех крупных городах постоянно происходили политические митинги, пикеты, стачки, забастовки, столкновения различных групп и партий – и с полицией, и между собой. Часто возникали драки между враждующими группировками и даже перестрелки.
Простому 20-летнему парню, который даже не закончил начальную школу и с трудом умел читать и писать, разобраться во всех этих социальных перипетиях было совершенно невозможно. Да он и не пытался это делать. Нередко Гюнтер, из чистого любопытства, просто стоял в стороне и внимательно слушал ораторов, пытаясь понять, о чём они говорят. Но для него это была почти непосильная задача. Однако, про себя, он давно уже выделил из всех групп две наиболее агрессивные.
Первая выступала под красными знамёнами и лозунгами, написанными на красном кумаче, носили портреты каких-то вождей: один, совершенно лысый, с прищуренным взглядом и острой бородкой; другой – как бы компенсируя недостаток растительности у первого – с мощной львиной шевелюрой и окладистой седой бородой. Участники этих пикетов и демонстраций были одеты по-рабочему: холщовые рубахи навыпуск, опоясанные кожаным ремнём, брюки, заправленные в сапоги, на голове – рабочие кепки с мягкими козырьками. У многих на груди был пристёгнут красный бант. Речи их ораторов отличались особенной «непонятностью» и изобиловали огромным количеством неизвестных ему слов вроде «коммунизм», «социализм», «революция», «пролетариат», «интернационал» и многих других. Митинги и демонстрации этих людей разгонялись полицией с особой жестокостью, а стычки с той, другой, группой всегда вливались в кровавые потасовки.
Вторая группа больше была похожа на военных – они носили особую форму: тёмно-коричневое галифе, заправленное в офицерские сапоги, светло-коричневую рубаху, опоясанную портупеей с кобурой, скаутский галстук и кругла форменная фуражка с жестким козырьком. На рукавах – нашивки с непонятными символами. Они и шли парадным строем по улицам, чеканя шаг, часто вскидывая правую руку, как бы приветствуя кого-то. Речи их ораторов были весьма эмоциональными и более доступными пониманию Гюнтера: в них звучали призывы к объединению всей немецкой нации против внешних и внутренних врагов, к возрождению Великой Германии и возращению достоинства немецкому народу, униженному поражением в прошедшей войне. Внешними врагами объявлялись «прогнившие европейские демократии», прежде всего Англия и Франция, а внутренними – «коммунисты» и евреи. Судя по всему, «коммунистами» называлась та, первая группа… А вот кто такие «евреи»?
Выросший на острове Херрен, посреди озера Кимзее, и практически до 11 лет его не покидавший, Гюнтер вообще не имел ни малейшего понятия о таких вещах, как «национальность», «раса», «свои», «чужие», «враги»… Он был глубоко убеждён, что Германия и весь мир – это одно и то же, и что всё человечество единообразно и говорит исключительно по-немецки. Он был этаким «благородным дикарём» – образом, некогда столь восторженно воспетым философами Просвещения: Вольтером, Монтенем, Дефо... Его душа была абсолютно девственна и начисто лишена таких человеческих пороков, как зависть, ненависть, ксенофобия, вражда. Но война внесла первые коррективы в его мировоззрение – оказывается, есть и другие страны, в них живут люди, говорящие на других языках – и все они враги Германии. В это он свято верил – иначе бы его любимый отец, благородный, сильный и мужественный человек, не оставил бы его и мать и не пошёл воевать против них. Изгнанный из кимзейского рая, потерявший отца и мать, Гюнтер затаил злобу на внешних врагов Германии, которые лишили его самого дорогого в жизни…
Однажды, будучи по поручению в Мюнхене, он оказался на митинге «коричневорубашечников», спонтанно возникшем на Мариенплатц, расположенной в центре баварской столицы. На импровизированной трибуне стоял невысокий щуплый человек в коричневой форме и, заламывая руки, резким голосом произносил зажигательную речь, из которой выяснилось, что самый главный и страшный враг Германии – не внешний, не Англия, не Франция, не Америка и не Россия – а внутренний, разлагающий благородную немецкую нацию изнутри, как ржавчина разлагает сталь. И именно этот тайный, внутренний враг и втянул Германию в кровопролитную войну с другими странами. Это он виноват в том, что Германия потерпела поражение в войне, и это из-за него страдает и нищает немецкий народ. Он виноват в том, что жены лишились мужей, а дети - отцов. И имя этому врагу – «евреи» … Оратор говорил громко и резко, оперировал самыми простыми понятиями и всем понятными словами, проникавшими в душу слушателей, его немигающий взгляд навыкате как будто гипнотизировал толпу, косая чёлка развевалась на ветру, а узкая щёточка усов буквально врезалась в память…
Гюнтер пытался представить себе, каким это образом, находясь внутри, пресловутые «евреи» могли натравить на Германию внешних врагов, и не смог. Однако слушая речь, он на всякий случай опасливо оглянулся вокруг, как бы желая убедиться, что кровожадных и подлых «внутренних врагов» рядом нет. Но больше всего ему запали в душу слова оратора про жён, лишившихся мужей, и детей, потерявших отцов. Как будто этот странный человек говори именно о нём.
Вернувшись во Франкфурт, Гюнтер первым делом спросил деда, кто такие «евреи». Дед на минуту задумался и неуверенным голосом произнёс: «Евреи?.. Ну, это люди… Они такие же, как мы… но только другие…» «А в чём другие, в чём?» - не унимался Гюнтер. «А черт его знает… вера, вроде, у них другая… волосы чёрные… горбатый нос… но не у всех, у некоторых...». Путаный ответ деда его не удовлетворил. Он решил зайти «с другой стороны» и спросил, знаком ли его дед с кем-либо из евреев… «Ну как же… вот доктор, который твою маму лечил... и вот, наш директор, господин Фридлендер, вроде бы из них будет…» Гюнтер совершенно опешил – он всегда считал господина директора образцом величия, благородства и великодушия…
Помимо обязанностей курьера Гюнтер иногда исполнял и личные просьбы директора, например, доставить к нему домой купленную вещь, книги, или даже букет цветов для фрау Фридлендер. Гюнтер выполнял эти просьбы с особой охотой – и даже не потому, что супруга директора его всегда одаривала щедрыми чаевыми – ему приятно было снова оказаться в обстановке роскоши, уюта и покоя, которой ему так не хватало с тех пор, как они с матерью покинули замок на Кимзее. Он безумно скучал по родителям, по своему счастливому и беззаботному детству, и по той тёплой семейной атмосфере, которая царила в их скромной квартире в левом крыле дворца Херренкимзее… Фрау Мириам была очень добра – и в этом она была похожа на его мать. Если Гюнтер приходил во время чаепития или даже обеда, она просила прислугу поставить на стол еще один прибор, и приглашала посыльного присоединиться к ним… Гюнтеру очень нравилась старшая дочка директора – Элизабет. Ей едва исполнилось 10 лет, но она уже обладала удивительной красотой и грацией маленькой женщины… Иногда сёстры приглашали его принять участие в их детских играх, но Гюнтер всегда отказывался – несмотря на их доброе отношение, он испытывал неловкость и чувствовал себя в этом доме чужим…
Всякий раз, покидая дом директора, Гюнтер снова вспоминал слова мюнхенского оратора «коричневорубашечников» о «внутреннем враге» … Получалось так, что во всех его несчастиях виноваты господин Фридлендер, его очаровательная жена и милые дочери… Что-то не складывалось в его голове…
Между тем, политическая обстановка в стране менялась стремительно. Одно за другим происходили события, которые до неузнаваемости меняли «политическую карту». Провалившийся «пивной путч» и последовавший за этим суд над зачинщиками только прибавили популярности нацистам, а об их лидере, Адольфе Гитлере, заговорила вся страна. После провала путча нацистская партия оказалась под запретом, но спустя короткое время нацисты возобновили свою пропаганду.
В банке работал младшим конторщиком некий Курт Шютцмайер. Они были с Гюнтером ровесники, оба потеряли отцов во время войны. Но Курт жил с матерью, и Гюнтер ему завидовал. Он знал, что Шютцмайер сочувствует нацистам и ходит на их собрания. После долгих колебаний, Гюнтер всё же решил обратиться к нему с вопросом о «внутреннем враге», который давно его мучал. Вместо ответа, Курт предложил ему пойти вместе на очередное собрание.
Собрание франкфуртской ячейки национал-социалистов происходило по традиции в пивном баре «У 12 Апостолов» на Розенбергштрассе. В полутёмном зале было полно народу и было сильно накурено. Стараясь перекричать гул голосов, Шютцмайер пытался что-то объяснить Гюнтеру, но слов его нельзя было разобрать… Вдруг все находившиеся в зале встали по стойке «смирно», и в зале воцарилась мёртвая тишина. Вошедший в пивную человек в полувоенной форме, в сопровождении то ли охранников, то ли соратников прошёл быстрыми шагами на освещенное место в глубине зала и встал за небольшую трибуну, вытянув в нацистском приветствии правую руку. Стоявшие в зале, повторили жест с криками «Зиг хайль!» После чего стоящий на трибуне человек начал своё выступление. По смыслу и употребляемым речевым оборотам, оно мало чем отличалось от некогда услышанной Гюнтером в Мюнхене речи Гитлера, только эмоциональный накал был далеко не тот. Звучали уже знакомые лозунги об объединении нации, возрождении великой Германии, происках внешних и внутренних врагов и о всемирном еврейском заговоре.
Гюнтер откровенно заскучал и даже хотел уйти, но Шютцмайер уговорил его остаться. После выступления он подвёл Гюнтера к оратору. Тот пожал ему руку и, потрепав по щеке, спросил кто его родители. «Курт говорил мне о тебе… Ты повторил судьбу десятков тысяч невинных арийских детей, отцы которых проливали кровь и умирали ради защиты еврейского капитала. Они обманули, оболванили наивный, честный и трудолюбивый немецкий народ, втравив Германию в бессмысленную кровавую бойню. Сколько было твоему отцу, когда он погиб?» «Почти 46» - ответил Гюнтер. «Вот видишь! Он ровесник твоему директору, однако же господин еврейский финансист не спешил отправиться на фронт – он делал свои гешефты, наживаясь на народном горе. У евреев нет родины, им наплевать на Германию – для них главное - деньги. И вот ты остался сиротой, нет у тебя ни кола, ни двора… А господин банкир живёт себе, как король, купается в роскоши, сам счастлив, счастлива его жена, счастливы его дети… А народ подыхает с голоду и нет утешения сиротам… И это ты называешь справедливостью?..» Нацист еще долго разглагольствовал на тему коварства и жадности евреев… Гюнтер вернулся в свою каморку с сильной головной болью… Он долго не мог уснуть… Ему всё время казалось, что кто-то шепчет в темноте: «Евреи… евреи…»
http://www.stihi.ru/2019/09/17/606