Художник сидел на лавочке и грыз семечки.
– Нарисуешь меня?
– Страшная ты. Не понравишься себе. Иди, давай.
– А ты красиво нарисуй.
– Тебя-то?
– Ну.
– Это кто-то другой получится.
– Чем это я так некрасива?
– Да всем. Настроение у меня такое.
– Так ты настроение или людей рисуешь?
– Тебе портрет зачем, если зеркало есть? Туда и смотри, раскрасавица.
– Художники добрые, во всем красоту видят.
– Разные мы.
– А что ты рисуешь?
– Душу.
– Теперь ясно: у меня душа страшная?
– Я в твои глаза смотреть не собираюсь.
– Почему?
– Влюбиться боюсь. Хватит мне этого.
– Во всех, кого рисуешь, влюбляешься?
– Не во всех, успокойся.
– А в меня, как раз, можно. И портрет тогда получится.
– Я тех, кого люблю, не рисую.
– Что так?
– Сглазить боюсь.
– Как это?
– Если хорошо душу нарисовать, помереть можешь.
– Так ты ее из человека забираешь?
– Не я. Холст.
– А ты меня любишь, что ли?
– С чего бы это?
– Рисовать боишься...
– Говорю же: страшная! Пристала.
– А если я лапшичку тебе сварю?
– Лапшичку...
– Из самодельной вермишельки на яичушках...
– Свари.
– Не боишься влюбиться?
– В лапшу-то?
– В нее, родимую.
– Съем и забуду.
– А если я приворотное зелье добавлю?
– Помру.
– Нарисуй и я с тобой рядышком помру.
– Сказал же – нет!
– Экий ты человек. Как с тобой «растакая-страшная» живу – ума не приложу?.. И ни одного портрета...