Я смотрю на тебя — загибается взгляд
и кусает свой собственный хвост.
Последний троллейбус ушел на восток
прошлой ночью. Сегодня (оставив золу в том месте,
где обычно ведут разговор голоса) пришел
на конечную станцию, впился осой и жало прошло
до костей. Хорошо, что счастливый билет.
Кровоточат глаза, прожигая осколки зеленого
льда. Там где зрачки, глубоко в темноте -
мерзлота, Антарктида изношенных глаз.
Интересен тот взгляд, по ночам что вещает нутро,
как прожектор, поднявший осколки с заросшего тиной болотного дна (того, что зовется душой).
Мы сегодня метаем ножи: кто быстрей попадет и
разрубит аорту насквозь. Победитель себе заберет,
как трофей - разместившийся в центре груди кровеносный мешок. Такую игру мы назвали - болезнь.
Она хуже бубонной чумы. Она душит и кожу сдирает до самых костей. Это ад, в котором тебя разъедают на части, до самых последних ворсин муравьи.
Я смотрю на тебя из настолько глубоких могил, что мой взгляд прежде чем до тебя долететь, растроится.
Его отраженье найду в черно-белых картинах - твоих кинофильмах.
А пока продолжается ночь. На уставших глазах мы держим (вот-вот упадет) потолок. За спиной шелестит нарисованный рай, и красною нитью (которой он сшит) продевает венозную цепь. Он словно набор теорем, его нужно еще доказать.
Развязался язык, ведь дав ему волю, слова начинают забег. Погрузи меня в ночь в Лиссабоне, чтоб вывернуть мир (что внутри) наизнанку. В резиновом теле закончится место - закончусь и я.
Повезет, если всем наболевшем стошнит. Словами и рифмой.
Иначе, рассудок даст ход. Превратиться в магнит и притянет свинцовые пули, обрадует левый висок.
Ты метаморфоза.
Ты не человек вовсе.
Ты плод моей мысли приемлемо мнимой, делимой на "до" и "после".
Тебе, о тебе ни слова больше.