Часть 1. Крестный Слава.
Давно хотел написать про Крестного Славу, пьяницу и дебошира, его жену Валентину и про всех нас, которые жили в коммуналке, в двухэтажном домике на 1-Парковой улице, в городе Москве. Ну вот, наверное, и пришло это время.
Про Крестного Славу я знал мало, помню, что играл с ним в шашки и шахматы, помню, как он спорил с отцом, что вреднее: пить или курить, он утверждал, что курить – значительно вреднее, чем пить, и сам никогда не курил. Зато прилично пил, как и сам отец. Но компании у них были разные, и интересы тоже никогда не совпадали.
Помню, как крестный поехал на Юг со своей женой Валентиной, на Юг съездить – это по тем временам был некий статус, не каждый мог себе это позволить, а если кто съездил, так потом долгие годы как бы носил медаль «Ездил на Юг», это было признаком преуспевания. Были они в южном городе Одессе, рассказывали про море и про лестницу, да привезли они оттуда маленький аквариум величиной с два спичечных коробка. В аквариуме плавали красные пластмассовые рыбки. Если его слегка потрясти, они точно плавали.
Потом крестного посадили за кражу занавесок и дали два года. Так он и сгинул навеки, и никто к нему не приезжал, ни к живому, ни к мертвому, потому что дедушка был парализован сразу после войны, а бабушка могла дойти только до рынка и назад. Говорили, что он остепенился в Тьму-Тараканском своем крае, и даже его выпустить хотели раньше срока, но его все равно сбила машина. Где он похоронен – я не знаю, и жена его Валентина, тоже не знала. Она потом снова замуж вышла, и с нами не жила.А как она с Крестным, с бабушкой и дедушкой, спала – меня не смущало. Просто ни разу об этом не думал. Да и вообще, у нас была только одна комната, просто ту часть, где спал я с отцом и матерью, отгородили высокой перегородкой. В углу стоял фикус выше меня ростом, на подоконнике – две банки с грибом (для питья, если кто не знает), в другом углу стояла этажерка – абсолютно ненужная вещь в этом доме. На ней стояли пластинки Крестного, книги и маленький аквариум с красными пластмассовыми рыбками. Когда я засыпал, я обычно дожидался, чтобы рыбки заснули первыми. Может это игра была, не помню.
Насчет курения и споров: я вот я тоже в жизни никогда не курил: ни в армии, ни в строй-отрядах, ни в шабашках. Правда в школе не курить было позорно, и на переменах после курева все жевали листья смородины, чтобы запах отбить. И я жевал вместе со всеми – чудно, право, что делает с человеком коллектив.
Немного о нашей коммунальной квартире на 1-Парковой улице, где жили кроме нас еще Лавреньтич с супругой, да Рита с дочкой и разведенным мужем (дядей Вовой). В дочку, ее звали Леной и она была намного старше, я был тайно влюблен и видел ее в весенних льдинках на дороге перед домом. Эти льдинки я разгонял лопаткой, цвет у льдинок был золотой и серебряный. Лицо ее я помню, настроение у нее всегда было веселое, да и вообще она вместе со своим разведенным папой вела себя очень прикольно. К примеру, оба они являлись на встречу Нового Года в немыслимых колпаках, на которых были приклеены красные, синие и золотые звезды. Были еще проволочные звезды особой красоты. Разведенный муж приносил в карманах подарки и шутихи. Было очень весело и шумно. Конфеты были разные: «Мишки в лесу», «А ну-ка отними», «Мишка на Севере», «Каракумы», но в основном такие подушечки, очень липкие и похожие на раковые шейки. Елку ставили общую, игрушки были кое-какие, только вот мандаринами и елкой пахло на весь дом. Основным моментом Нового Года было выбегание по лестнице на улицу после 12 и пускание в небо разноцветных фейерверков, запускание петард (типа петард), хлопушек и поджигание бенгальских огней. Своих спичек у меня не было, спички всегда давал дядя Вова. Мне бенгальские огни больше всего нравились, они завораживали и языки от них были точно волшебные.
Лаврентьевича помню плохо, он вечно забывал гасить свет в туалете. Туалет был выкрашен темно-зеленой краской с бачком где-то у потолка, с длинной цепочкой. Сюр, короче. А вот жену его помню очень хорошо. Однажды летом она увела меня пить газировку (1 коп), а с сиропом – 4 коп. И бросила в магазине, где было полно народу. Я еле нашел, как на Первомайскую выйти. Странная старушенция была, первый раз я встретился с необъяснимой нелюбовью. Бросила так странно – оборачиваюсь, а ее нет. Ушла по-тихому, чтобы я ее не заметил. Она сидела на кухне на особом стуле, на котором резались шеи кур и гусей, полная злых и добрых загадок и ребусов, а отгадкой была – смерть. Тогда, в магазине, я начал догадываться, что мир – удивительная чудесная штука, в которой есть еще и страх. Это загадка моего детства – зачем старуха отвела меня в магазин на Первомайской и там бросила?
Так мы и жили, в этой Вороньей Слободке, а за нашим домом находился склад. Его охраняла Восточно-Европейская овчарка Рекс, с которой я бегал переговариваться и носил ей сахар. Складом заведовал мой парализованный дед. Он прошел всю войну, но в конце случился с ним инсульт. Так и стал он заведовать складом. До этого он много повоевал, а в Гражданскую он со своей красной сотней брал Бухару. Сейчас он коллекционировал спичечные коробки, вещь, ушедшая навсегда из нашего быта. Тогда же это было очень красиво, и его комод с коробками меня завораживал: у него были целые серии, со Сталиным, с самолетами, с кораблями. Были и с особым трудом купленные или выменянные коробки с Халхин-Голом, с Чкаловым, и другими событиями эпохи. Все это богатство он хранил в комоде и лишь иногда доставал и расставлял коробки вокруг и на этажерке. Он коробки эти хранил до самой смерти, а куда их потом дели, я не знаю. Почти уверен, что просто выкинули на помойку.
Этажерка – я уже упоминал, это вещь ныне невиданная и забытая. А в те времена этажерка была в каждой семье – назначение ее – наукой ныне утеряно, ставили на нее предметы престижные или для воспоминаний. Конструкция была без ящиков, треугольная или четырехугольная, заставленная слониками (по семь штук), стояли дешевые балерины, повара и память о Берлине (или Кенигсберге). Заставлено все было открытками, какими-то пучками травы. Там и стоял волшебный аквариум с красными рыбками из Одессы. Ровно в 12 я ложился спать, по Маяку слышно было, как по Красной площади прогуливались люди, еще какие-то шорохи. Потом – тишина, бой Кремлевских курантов и гимн Советского Союза. И я старался заснуть раньше рыбок в аквариуме, чтобы увидеть Юг, Одессу и Знаменитую лестницу.
Теперь о Крестном Славе. Понимаете, при всех его недостатках, была в нем какая-то убежденность и желание добиваться своего. Он, к примеру, ходил в театральный кружок, для чего это ему было нужно, мне было совсем непонятно, ведь после работы приходил весь вымотанный. Но у меня была своя точка зрения, я думал, что из-за своей подруги Нифонтовой, с которой он занимался в драмкружке. Тогда ее фамилия другой была, и она долго жила в бараке на Соколиной Горе. Я там тоже бывал, и не раз, там жила наша родственница Булаева, сестра деда, и когда-то их семьи дружили. Кстати, дед Пяточкин работал под началом отца Нифонтовой, на станции Москва-Сортировочная (кажется, Курская). Но она только приезжала навестить соседок, там уже больше не жила давно потому, что вышла замуж. Да и тогда уже знаменитая была, видел пару раз, как соседки шептались: «Глядь, Руфинка приехала». А Крестный Слава на моей памяти продолжал ходить в драмкружок в клубе Строителей, чего-то добиваясь своего. Пил только, вот и закончил так. Нифонтова прожила на тридцать лет дольше, но погибла тоже трагически.
На фото: Руфина Нифонтова.
20.09.2019