Александра Николаевна проснулась рано. В ее годы спится невесть как. Сон как легкое забытье. Изредка снятся неясные сны. Как тени в них мелькают былые знакомцы и здания, облаками теней плывут почти забытые впечатления юности и как блики всплывают вещи, вещицы, голоса, звуки даже запахи. Например, запах дегтярного мыла, которым мыли ей волосы в петербургской квартире недалеко от Невского. Во дни далекой юности. Во дни учебы в пансионе мадам Шредер. Вспомнилась милая Софочка Салтыкова, всегда чистенькая, невесомая. Как она щебетала, надсмехаясь шутливо над этим запахом, казавшимся ей немного деревенским и нелепым для барышни почти на выданьи. Как радостно было получать частые и продолжительные письма из Петербурга, кои она, уже став счастливой госпожой Дельвиг, слала ей, своей заветной подружке по пансиону Саше Семеновой, тоже уже замужней даме, в далекий Оренбург, забавляя свою соученицу рассказами про своего мужа и его знакомцев. Ее Антоша был ревнив и часто расстраивался ее кокетством. Дельвиг был изрядный педант и беспечное транжирство его юной жены доставляло ему массу неудовольствия. Лишь Пушкину, памятному Александре Николаевне приездом в их Оренбург, встречами у Юлии и Владимира Далей, умевшему увлечь барона разными хлопотными заботами, удавалось смягчить немного гневанья Антона Ивановича, да еще лепет крошечной дочки их Лизоньки смягчал чувствительные его сердце и гордость. Гордость и погубила Антона Ивановича. Говорят, что какой-то значительный чин позволил себе нарочито грубо отчитать его за допущенные небрежности, кои увидел в неких сочинениях, напечатанных в журнале, коим Дельвиг управлял и дорожил. Смятенье, бессильное и неудержное, свалило сначала мужа Софочки в горячке, а потом унесло и его жизнь, не дав возможности оправится от болезни. Ах, какое это было горе. Вдове многие припомнили ее кокетство неуместное часто, мотовство, терзавшее мужа, неприличную легкость, с которой она приняла неожиданную его смерть, беспокоясь более о своей участи, пытаясь искать кавалеров, чем о достойном завершении и улаживании начатых покойным дел, в том числе денежными. Даже в Оренбург дошли вести о ее легкомысленном вдовстве. Карелин, с его требовательным и даже жестоким в щекотливых вопросах характером попросил тогда Сашеньку, почти приказал, стараться более не переписываться с бойкой не в меру вдовицей.
Карелин, Гриша, Григорий Силыч. Как не сразу поняла она этого человека, даже сейчас, спустя столько лет она чувствует трепет пред судьбой, которая свела ее с огромной силы человеком, достойным остаться в памяти людской надолго, ярко, навсегда. А в годы супружества она не ведала этого, ее заботили только его долгие отлучки, его приборы, тюки бумаг и свертков, оружие, гербарии и туземный хлам, его порученцы, казаки, азиаты в пыльных чапанах, нелепых и пахнущих чем-то кислым, кумысом, куртом, немытым телом. Она чувствовала как часто он отдаляется от нее, от ее попыток создать маленький уютный мирок, теплый, солнечный, с яблонями и грушами, в белом домике над рекой, в котором в белых платьицах гуляют беззаботно их дочери. А он, прижав ее к своему мундиру, в казачьей папахе, в ремнях, в своих в серебряной оправе очках, улыбнется немного и шепнет, что вернется к зиме, что может быть на будущий год и не поедет в степь, что любит, что жалеет. Слуга царский, солдат империи, посланец судьбы. Неизбежной. Незабываемой.
Подрастали дочери. Азиатское захолустье плохое подспорье для их судьбы. Отставные инвалиды, погубившие свою карьеру в столицах неудачники, ссыльные поляки да небогатые офицеры и чиновники, лучшего места службы не успевшие - вот и все женихи для ее девочек, которых она воспитала и вырастила. Заметны более иных, может быть, питомцы губернатора Перовского. Как овдовевший здесь голубоглазый врач Владимир Даль или похожий на кавказца молчаливый литвин Иван Виткевич, знавший десятки языков, ходивший по слухам инкогнито в саму Бухару. Но Карелину была важней его служба, он уже служил более своей любознательности, чем Государю, он рвался в степи и пустыни, а не стремился в столицу, поближе к департаментам и министерствам, хотя давно был достоин и выдвижения, и положения. Это и стало главной причиной их разрыва. Больного, нелепого внешне и немилосердного. Они стали жить порознь. Она с девочками в Москве, в Трубицино, а он в Гурьеве, среди своих карт, бумаг, высохших растений, чучел степных зверьков и птиц, вычурных и пыльных персидских и кокандских ковров.
Пролетели быстро годы. Благоухало ее Трубицино. Заветный дом над рекой. Милый сердцу уголок. Вспоминается заговор с Боратынскими, Анастасией и Евгением, деверем Софи Салтыковой, по покупке этого поместья. Втайне от простодушного Карелина. Сто десятин елового бора, похоронивших ее чахотку. Здесь подле Москвы, вскоре после отъезда последнего отца, того самого отъезда навсегда, Лизонька, самая бойкая из девочек, вышла замуж за молодого магистра-ботаника Бекетова,,,
В комнату вбежал мальчик. Он только недавно стал одевать матросский костюмчик вместо платьица, в какое обычно одевают маленьких детей. Он теперь самый настоящий мальчик. Сейчас мы будем с ним складывать слова из букв рассыпной азбуки. Он довольно уверенно и увлеченно делает это. И не просто «мама» или «баба», а сложные слова, такие, как «корова» или «собака». Иногда без подсказки пытается сам собирать какую-нибудь «писутушку», например, вместо Пеструшки. Так зовут курочку из его любимой сказки, которую сочинила ему бабушка, моя ясноглазая Лиза. Любимая дочь Карелина, на которую, говорят, так похожа была разлучница их несовершенного сочувства. Девочка, прижитая случайно в долгих странствиях в азиатских степях. Нежданная его кровиночка. Не смог Григорий Силыч бросить ее одну в пыльном и жарком Гурьеве, остался с ней рядом до самого своего конца. Ей неведомо, каким он был, когда покинул этот мир, забытый всеми, почти парализованный, одинокий, потерявший в одночасье все. Все, накопленное за долгие годы, все сокровища: коллекции, гербарии, чучела, карты, дневники, рукописи. Одиннадцать томов своих трудов, готовых для отправки в издательство. В огне, стремительного как зимний закат в пустыне, пожара. Неприкаянный, но, верно, по-прежнему, гордый и несминаемый.
Мальчика зовут Саша, как и меня, подумалось вдруг. Саша. Александр. Александр Блок.