Возможно, Губерман не смог бы стать заметным сочинителем, если бы не начал одним из первых в "перестроечное" время примешивать к своему публикуемому продукту значительных порций этой самой контрабанды: большинство русскоязычных авторов всё-таки не употребляет табуированных слов, поэтому употребляющие их неизбежно высовываются из ряда конкурентов.
Про Губермана его поклонники с гордостью говорят: "Игорь Губерман матом не ругается -он на нем разговаривает." А чем он тогда ругается, если возникает потребность? Надо думать, он не ругается вообще - или же делает это в стиле рецидивиста Доцента из фильма "Джентльмены удачи": "Этот Василий Алибабаевич... этот... нехороший человек... мне на ногу батарею сбросил, ПАДЛА!"
И всё же, как человек, не применяющий "мат" в своей разговорной речи, я не могу явно оставлять непотребные слова в тексте, приходится "обходить острые углы"...
Гарики, продолжение...
...Хотя и сладостен азарт
по сразу двум идти дорогам,
нельзя одной колодой карт
играть и с дьяволом, и с Богом
Я женских слов люблю родник
и женских мыслей хороводы,
поскольку мы умны от книг,
а бабы — прямо от природы.
Не в силах жить я коллективно:
по воле тягостного рока
мне с идиотами — противно,
а среди умных — одиноко.
Вся наша склонность к оптимизму —
от неспособности представить,
какого рода завтра клизму
судьба решила нам поставить.
Имея сон, еду и труд,
судьбе и власти не перечат,
а нас безжалостно еб-т,
за что потом бесплатно лечат.
В года растленья, лжи и страха
узка дозволенная сфера:
запретны шутки ниже паха
и размышленья выше х-ра.
Сквозь любую эпоху лихую
у России дорога своя,
и чужие идеи ни к х-ю,
потому что своих до х-я.
Нельзя поднять людей с колен,
покуда плеть нужна холопу;
нам ветер свежих перемен
всегда вдували через жо-у
Вновь поплыли надежд корабли
под журчанье чарующих звуков;
наших дедов они нае-ли,
будет жаль, если смогут и внуков.
Чего ж теперь? Курить я бросил,
здоровье пить не позволяет,
вдоль души глухая осень,
как бл-дь на пенсии, гуляет.
Когда я раньше был моложе
и знал, что жить я буду вечно,
годилось мне любое ложе
и в каждой бабе было нечто...