Ушли цветы, сурки и люди,
Палатки, флаги и ручей.
Стал лагерь меньше, чуть левей,
Рисунком на гигантском блюде.
Восьмёрка уходила вверх.
Росла Алайская долина,
Вздымалась снежная пучина.
Таился ветер словно зверь.
Уверенно, привычно, мерно
По снегу вверх, за шагом шаг,
Вот что-то щёлкнуло в ушах,
Давленье падает наверно.
Здесь проходили сотни ног,
Туда ж, на пик, потом обратно
И в первый раз (невероятно!)
Команда женщин. Кто помог?
Кто выпустил? Кто надоумил?
Кто, соглашаясь, их любил?
Кто сомневался и следил?
Кто музыку услышал в шуме?
А пик своею жизнью жил:
За группой группа восходила,
По временам метель кружила,
Но каждый в ожиданьи был,
Любой эфир кончался ими,
Неподалёку кто-то был.
За группой лагерь весь следил,
Твердя одно и то же имя.
Семь тысяч метров - не пустяк,
Шипенье примуса под вечер
Сулит заслуженную встречу,
А купол - вот он, как маяк!
И снова вечер. Доброй ночи
На гребне, лагерь пожелал.
Кто слушал, кто уже дремал.
Что день грядущий им пророчил?
И вновь другие на вершине.
А что теперь восьмёрка ждёт?
Когда следы все заметёт?
Почувствовать себя в пустыне?
Он наступил, желанный миг!
Семь тысяч сто. Записка в туре.
И первые порывы бури.
Флаг. Бюст. Ну, словом, пик, как пик.
А видимость - на полверёвки.
- Куда идти? Пока стоим.
Поужинаем и поспим.
Авось, продует обстановку.
- Алло! Что делать? База! Ждём!
У нас уже одна больная.
Нам нужен врач. Что с ней, не знаю.
Куда идти? И мы пойдём!
Вновь рация: Похолодало!
- Палатку рвёт! Второй больной!
Уходим вниз. В тепло. Домой.
Весь день тревога и усталость.
В тот вечер их осталось семь.
С трудом поставили палатки.
Ни явь, ни сон тревожный, краткий.
И наступил последний день.
Палатки рвало ураганом,
Одну на части разнесло.
Что их могло, не не спасло
В решеньи роковом и странном?
Японцы, пробуя помочь,
Увязли в снежной круговерти.
Девчата приближались к смерти,
А жизнь брела бессильно прочь.
- Уколы нам не помогают!
Троих уж нет! Спасите нас!
В эфир я выйду через час.
Кончаю. Руки замерзают.
Три спальника на пятерых.
Палатки нет. Потерян примус.
Памир явился грубо, зримо,
Ударив каждую под дых.
- Едва идём. Копать не можем.
Нет ни лопат, ни рюкзаков.
Молчанье. Слёзы. Пара слов.
И голос. Но другой и позже.
Сквозь плач невнятное:- Прости...
Нас двое. Времени немного
Осталось... Только ради Бога...
Нет звука... И опять: - Найти...
Ещё одно нажатье кнопки.
Нет звука. Рация молчит.
Хоть расколи! Хоть закричи!
Обматери! Кого?....
Дрожит прут ивы мелкой дрожью.
На гребне, на юру стоит.
Край света. Снег и бездорожье,
А рядом женщина лежит.
Другая чуть поодаль. То же.
И третья. И восьмая. Все.
Теперь им безразлично ложе.
Уже не холодно. Совсем.
Нет рукавиц, очков на первой,
А ледоруб, как крест, стоит.
Снег на руках подобен перьям.
Взгляд в небо. Что оно таит?
Он первый раз взглянуть боялся.
Он узнавал. Она. Она.
И не узнал, но постарался
Одёрнуть сам себя. Жена.
Он воскресил всю цепь событий
И общие пятнадцать лет,
Другим, возможно, что-то скрыто,
Но не ему. Здесь тайны нет.
Он мог предотвратить всё это!
Он должен был быть рядом с ней!
Жизнь продолжается, как лето,
Но не осталось места ей...
Отмечен путь их, как пунктиром,
Лежащими телами был.
Над ледяною крышей мира
Их дух, как облако, парил.
Потом уж он увидел Галю.
Был красный на руке носок,
Другая рацию сжимала
И снегом занесён висок.
Всех восьмерых нашли на гребне
И в твёрдом фирне, как в земле,
Отправились обрядом древним
В могилах, как на корабле.
На следующий год спустили
Девчат в долину Ачик-Таш
И памятник установили.
Последний камень - спутник наш.
С тех пор минуло четверть века
И дети стали на крыло,
На склонах Ушбы и Казбека
Гостей немалое число.
Цветут, как прежде, эдельвейсы
В высотном лагере "Памир",
На Заолай взирают Цейсы,
Тот свысока глядит на мир.
Пока стоит наш мир и горы,
Пока Памир на вас глядит,
Не прекратятся наши споры.
Кто ж пред соблазном устоит.
И снова женская команда
Пойдёт туда же, тем путём.
И Гималаи их помянут,
А с ними мы туда взойдём.
И будет Майская поляна
Кострами и людьми шуметь,
По скалам будут лазать рьяно
И под гитару песни петь.
2003