Припекало. Облака, как пчёлы над арбузной коркой, роились вкруг осеннего солнца.
В растянутой, линялой фуфайке старик сидел на завалинке и смачно потягивал горячую душистую жижу. Пузатый (с пинту) глечик в одной руке, другой гладил довольного чёрного котяру, по привычке развалившегося на коленях хозяина.
Над плетнём свесилась лохматая рыжая Кикимора.
-Иваныч, где надыбал таких знатных мухоморчиков?
-Где взял, там уже нету. Ступай подобру-поздорову!
-Да я же по-соседски.
-Геть, говорю, куды шла!
Рыжая охапка волос мелькнула и исчезла, и только в воздухе проплыло напоследок растянутое – У, царевич! Прижиилсии!
Двое из ларца закончили мастерить крышу.
-Иваныч, принимай работу !Во! Избушка на курьих ножках – загляденье, - старшой, Фома спустился получить оплату.
-Ну да, ну да! –довольно закивал старик, мусоля пальцами шелестящие бумажки и тревожно поглядывая на дорогу.
-Ждёшь?
-Задерживается чёй-то… Токмо ты, это…не говори ей.
-Чавой?
-Чавой, чавой, что жду не говори!
- Иваныч , я – могила!
-Иваныч, а вот ты скажи, как тебе удаётся бабу в узде держать? – Ерёма, собирая инструмент в котомку, хитро прищурил глаз, - У других, вон, царевны в лягух превращаются, а ты каку Ягу за себя взял, а она прям ягодкой наливается.
- Ну да, ну да… Ключик тут надо найтить, - не замечая усмешки, старик смотрел сквозь белобрысого здоровяка на дорогу.
Наконец запылило, заклубилось. Из-за поворота показалось - не ступа – шарабан с пятиступенчатой коробкой и турбированным движком.
Двое из ларца испарились, как небывало.
-Ванечка, меня встречаешь? Прости, задержалась: у Горынычей внучок народился, просили проведать, – немолодая, но ещё цветущая голубка впорхнула в калитку. Серебряные волосы небрежно собраны в пучок, по зардевшимся щекам - россыпью звёзд - веснушки. Из-за них, или из-за шкодливых ямочек, неизменно возникающих вместе с улыбкой, лицо казалось миловидным и по-девичьи незащищённым, - Кого сегодня жарим? – и - заливистым колокольчиком, смех.
- Уже пожарил! Белые, в сметане.
-Сокол ты мой, ненаглядный!
- Сокол, - ворчит старик. – Развела телячьи нежности! Давай обутку-то сыму, натопалась, небось, за день?
- Домой работу притащила, мал-мала.
- Мал-мала…Не бережёшь себя. Опять дебет-кредит не сходится?
-Угу.
И... как обычно: светёлка, блюдца светящийся экран, яблоко( только не простое, откушенное).
- Может того? Наливочка выиграла. По пять капелек!
- На клюковке?
- На ей самой.
-Ааа… давай!
Она потягивается, как кошка, красиво и грациозно, распускает волосы, которые тут же падают на плечи, отразив на стенах тысячи бликов и солнечных зайчиков.
-Эх, хороша, стервь, - думает старик. Шаркает в кладовку за заветной бутылочкой, наливает из неё( запотевшей до слёзности) в две рюмочки, приговаривая: «Напиток богов!»
Она уже спит, свернувшись в кресле калачиком. Он снимает свою вязаную фуфайку и укрывает её худые плечи. Мышь выскальзывает из руки. Котяра, молнией сиганув с подоконника, с грохотом несётся через всю комнату.
- Черныш, - старик грозит непоседе пальцем. - Ну-кось, пойдём отседа на улицу.
На улице орёт скаженный петух.
- Цыц, бестия! В борще сварю! – петух давится криком и посрамлённый, но непобеждённый прячется в курятнике.
-Спит? - Дедко-соседко, на пенёчке, пускает из трубки замысловатые кольца.
-Знамо дело, умаялась! Никак весь лес на ей!
-А ты, знать, прижился! А, помнишь, по-первой всё просил: «Выведи меня из лесу, дедушко?»
- Молод был, глуп!
-А теперь? Приворожила тебя колдовскими чарами-то?
-Да не колдовскими, женскими…
-Нашёл, значит, ключик-то свой?
-Ну да, ну да, - старик садится рядом, набивает трубку и, причмокивая, курит.
Дымные колечки наперегонки взвиваются в небо, цепляются за вершины сосен, и исчезают вслед за солнцем, медленно погружающимся в реку.