Вы наверно спросите о коллегах писателя по литературному цеху, о его критиках. Самым известным из первых рецензентов Сирина был Юлий Айхенвальд, который стал видным критиком еще до революции, главным образом благодаря неоднократно переиздававшимся «Силуэтам русских писателей» в трех книгах. В 1910-е годы он вел еженедельный литературный отдел в «Речи», а после высылки в 1922 году из Москвы и вплоть до самой смерти – в «Руле». Мягкий, смелый и добрый человек, он принадлежал к тем редким критикам, в которых восхищает способность, словно бы изнутри почувствовать неповторимые извивы писательского интеллекта. Он был известен тем, что сочетал непредвзятость с благожелательностью и смелостью суждений. Он бережно относился к начинающим или слабым писателям, если обнаруживал у них, хоть какой-то проблеск таланта, но беспощадно сокрушал такие раздутые авторитеты, как Максим Горький.
И еще здесь надо упомянуть о чете Татариновых. Владимир Татаринов, корреспондент «Руля», часто писал по вопросам науки и техники, изредка публиковал рассказы. Его жена Раиса была намного более сильной личностью. Одна из первых женщин России, изучавшая право, она закончила свое юридическое образование в Сорбонне в 1910-е годы. Теперь она работала во французском посольстве в Берлине. Широко эрудированная, общительная, гостеприимная, она обладала способностью объединять русскую интеллигенцию. Позднее под именем Раисы Тарр она станет хорошо известна во французских литературных кругах.
В конце 1925 года Раиса Татаринова и Юлий Айхенвальд основали неофициальный литературный кружок: он просуществовал дольше всех других объединений, в которых когда-либо участвовал Сирин, и гораздо сильнее прочих втянул его в свою орбиту. Он начинался скромно, но вскоре стал наращивать темп, который сохранил вплоть до 1933 года, когда с приходом Гитлера к власти еще одна волна русских эмигрантов устремилась прочь из Германии. К тому времени состоялось уже 180 заседаний кружка – в среднем по два в месяц. Члены его собирались на квартирах или в небольших кафе, чтобы побеседовать на литературные, философские, политические и научные темы или послушать поэтов и писателей, читавших свои новые произведения, после чего, за чаем, обсуждали прочитанное. Раиса Татаринова и Юлий Айхенвальд уже давно следили за работами Сирина и прекрасно понимали, что к моменту образования кружка, Сирин – самый выдающийся литературный талант русского Берлина. Набоков активно участвовал в работе кружка – он не только читал свои стихи и прозу, но и готовил выступления о Пушкине, Гоголе, Блоке, об ужасах советской литературы, о Фрейде, о Конраде и т.д.
23 января 1926 года Сирин прочел «Машеньку» от начала до конца на собрании кружка. Чтение продолжалось три часа с одним перерывом и имело колоссальный успех. «У нас появился новый Тургенев» - воскликнул Айхенвальд и стал уговаривать Сирина послать роман Бунину для публикации в парижских «Современных записках». Чтение, успех которого даже несколько смутил автора, принесло ему еще и неожиданную новость, с литературой не связанную. Один из слушателей, профессор Макаров, который всего пять месяцев назад побывал в районе Рождествено, сразу узнал его в воспоминаниях Ганина, несмотря даже на то, что в романе село названо Воскресенском. Он сообщил Набокову, что в Выре теперь школа, а в Рождествено – сиротский приют и что фамильная усыпальница в Рождественской церкви не только содержится в полном порядке, но там по-прежнему горит лампада.
15 февраля Сирин подписал с издательством Гессена «Слово» договор на публикацию «Машеньки», и 21 марта его первый роман увидел свет. Когда появились отклики в печати, Набоков не скрыл от матери удивления, что его «Машенька» так понравилась читателям.
В начале июня 1926 года Набоков написал новеллу «Сказка». Черт в обличье дамы средних лет дает некому робкому Эрвину шанс осуществить фантазии наяву. В его распоряжении один день, в течение которого он сможет отобрать женщин для своего гарема, но при одном условии: число их должно быть нечетным. К вечеру в воскресенье Эрвин отобрал взглядом ровно дюжину соблазнительных женщин, причем по мельчайшим знакам он догадывается, что сделанный им выбор учтен. Например, его взгляд останавливается на девушке с розой в отвороте жакетки, и тут же он замечает рекламу («светлоусый турок в феске и крупное слово «Да» - а под ним помельче: «Я курю только Розу Востока»), словно бы этот случай был запланирован заранее, словно бы каждая деталь мира составляет часть узора, ключа к которому мы обычно лишены. Итак, в воскресенье вечером Эрвин старается догнать последнюю незнакомку, которая даже со спины выглядит самой привлекательной из всех. Наконец в полночь ему удается взглянуть ей в лицо, и тут оказывается, что это самая первая из его избранниц, и таким образом игра проиграна. Рассказ сочетает чистую фантастику и психологическую детализацию, форму сказки и реалистическую тему полового влечения.
В августе Набоков сообщил матери, что им написан новый рассказ под названием «Ужас». В этом необычно абстрактном для Набокова рассказе молодой человек признается в том, что испытывает страшное чувство отчуждения от самого себя, от любимой женщины, от всего мира, когда он все видит вокруг, лишенным значений, которые придает вещам наша привычка. От ужаса бессмысленности его спасает только известие о смерти возлюбленной, погружая его в обычное человеческое горе, не оставляющее места для других чувств. «Ужас» заканчивается на леденящей ноте: повествователь заявляет, что он обречен, если все это произойдет с ним снова.
«Ужас» читается, как история болезни, изложенная скорее человеком с аналитическим умом, чем взглядом рассказчика, но сама сдержанность манеры и кажущееся отсутствие замысла придают повествованию еще большую убедительность. Этот рассказ попадает в самое сердце излюбленных набоковских тем – место сознания, внезапный шок, ожидающий нас, как только мы отступаем от повседневности, странность всего. И, тем не менее, он не похож ни на что из когда-либо написанного Набоковым.
В январе 1927 года Набоковы сняли две комнаты на Пассауэрштрассе 12. Хозяином их был балтийский немец Хорст фон Далвиц, говоривший по-русски. Здесь они прожили два года. Из своих окон они могли видеть друзей, направлявшихся в русский ресторанчик, напротив, а немного подальше был русский книжный магазин, где Набоков любил проглядывать книги. Позднее он вспоминал, что в Берлине он ни разу не потратил денег на книгу, – обычно он прочитывал целые тома прямо в книжных магазинах.
Как вы видите, чтобы восстановить короткие отрезки жизни Набокова в эмиграции, приходится прибегать то к письменным свидетельствам общественной жизни, то к списку работ, им опубликованных, тогда как внутренняя последовательность его бытия подчас ускользает от нас. Сообщения же о нем, в частности то, которое я сейчас приведу, могут быть самыми неожиданными.
В конце 1926 года в Берлине разразился скандал вокруг румынского скрипача по имени Коста Спиреско, жену которого обнаружили повешенной со следами жестоких побоев на теле. Хотя до самоубийства ее довел муж, постоянно ее избивавший, Спиреско избежал наказания. Немецкие газеты писали, что после того, что произошло, Спиреско не получит работу ни в одном приличном ресторане города, однако какой-то русский кабачок пренебрег этим положением, и вскоре несколько непотребных женщин стали виться вокруг скрипача. Спиреско, которому подобное внимание и букеты цветов придали смелости, совсем распоясался. Набоков, имевший свою точку зрения на все – в том числе и на понятие справедливости – и всегда отрицавший концепцию коллективной вины, горячо настаивая на личной ответственности, был вне себя, узнав, что Спиреско избежал наказания. Вечером 18 января он с Верой и его друг Каминка с женой пришли в этот ресторан; мужчины тянули жребий, дабы определить, кто из них первый ударит «волосатого обезьяноподобного» Спиреско (набоковское определение). Жребий пал на Набокова; и он дал пощечину Спиреско, после чего, согласно газетной хронике, «наглядно демонстрировал на нем приемы английского бокса». Каминка сражался против остальных оркестрантов, вставших на сторону Спиреско. В полицейском участке, куда доставили троих главных участников драки, Спиреско отказался выдвинуть обвинения и дал понять, что вызовет своих обидчиков на дуэль. Однако он не взял предложенные ими адреса, и Набоков с Каминкой тщетно прождали два или три дня обещанных секундантов.