Его комната пахнет гниющими апельсинами,
Под ногами ковер перепачкан гуашью розовой,
И на стенах гуашь, но теперь, почему-то, синяя,
Как ладони его, понатыканные занозами.
Я вхожу, половицы скрипят под подошвой грязною.
Он испуганно смотрит, заметив меня с опозданием.
Я пытаюсь собрать воедино его несвязную,
Перебитую речь из горящего подсознания.
Я трясу его, крепко хватая за плечи узкие,
Я хочу докричаться до спрятанного любимого.
Его губы сейчас показались совсем искуствеными:
Обескровленные, зажаты в тугую линию.
Он бормочет чего-то и смотрит на стены голые,
Улыбается слабо своим подноготным демонам.
Мы друг другу, как боги - прекрасные и бесполые,
От души и к душе через тело живое, бренное.
Говорю его имя. Дрожит, но яснеет взглядами.
Узнает мои руки, глаза и седые волосы.
Наши тропы изъедены язвами, взрыты ямами,
Но ведут неизбежно к прекрасным просторам космоса.
Мы однажды сияли очищенными алмазами:
Он художничал, я издавался томами толстыми.
Да, мы были однажды влюбленными и прекрасными:
Я кружил его, ноги скрипели и вились волосы,
То ли блюз, то ли что-то из старого рок-н-рольного,
Но я помню, как руки спускались все ниже с талии.
Мы любили друг друга под возгласы недовольные,
Мы сияли в Германии, Франции и Италии.
Все пейзажи его продавались за суммы дикие,
А портреты потом изучались под взглядом пристальным.
Его все обожали, любители или критики,
Обожали болезненно, сладостно и неистово.
А меня замечало издательство за издательством,
Мной легко зачитался бы каждый невежда. В принципе,
Я не то что бы маялся этим бумагомарательством,
Но, пожалуй, ни разу роман не писался искренне.
А читатели жаждали страсти любовной линии,
И все ждали, когда же их автор любимый женится?
А я утром ему на подушку раскладывал лилии,
Говорил, что мне в счастье свое до конца не верится.
Нашу дружбу хвалили газеты, шептали сплетницы,
Нас прозвали в народе сияющими алмазами.
Но когда же художник талантливый, право, женится?
Да, мы были влюбленными, шуганными, несчастными.
Годы шли, мы седели и кожа сходилась в трещины.
Он картины писал сумасшедшие, краски путались.
Нам обоим искали упорно "ту самую" женщину,
Пока я собирал прах единственной честной рукописи.
А потом, сумасшествие съело его до корочки,
Может старость сломала его, может тайна давняя.
Наша жизнь - это мятое фото на пыльной полочке,
Обреченное быть хладнокровным напоминанием.
Я смотрю на него неотрывно, и кожа с кожею-
Воедино. По прежнему губы его красивые
Я целую, а пахнет тяжелой тревогой прошлого,
Я целую, а пахнет гниющими апельсинами.