Отчаянная смерть танкиста.
К "Рисунку гармониста" из серии "Автографы войны" Геннадия Доброва 1974 год.
Остров Валаам.
"Потом, ещё один там начинал делать рисунок одного гармониста, который всегда играл на крылечке, а другие инвалиды там пытались танцевать. Но он был до того неусидчивый. Я его хотел нарисовать, мне казалось, что я смогу хороший рисунок сделать. Но куда там… Он минуты не сидел[1]. Кроме того, голуби со всей округи к нему слетались. Садились ему и на плечи, и на руки, и на гармонь. А он так улыбался, и значит, весь был окружён этими голубями, играл… Он был на коляске… И такой весёлый… Но совершенно, совершенно он не мог ни позировать, ничего, всё время крутился. Так что я порисовал немножко и бросил.[2]
Он мне рассказывал:..."
Рассказ баяниста "Отчаянная смерть".
А я здесь с основанья. Тут война
Таких ребят лихих ведь набросала.
Ну что сейчас? Сравненья нет.
То ведь солдаты были - покромсало.
Ходили с немцем в рукопашные бои,
Дрались отчаянно и смело брат за брата.
А здесь в безвестности досчитывали дни.
За чьи грехи настигла нас расплата..
Вокруг парнишки на колясках, костыли.
Девчонки молодые на каталках.
Подчас не двигались... Переносили их...
В корзинках боевые санитарки...
Хотя и здесь по сути пацаны
Поступки смелые порою совершали.
И не было уже и той войны,
Они за родину геройски погибали...
Играли мы здесь как то в домино.
Собор... Огромная там колокольня.
И как туда залез без рук.. без ног...
Вот ведь была же у танкиста сила.. воля....
Забрался он туда на подоконник
И вниз кричит оттуда: « Вот он я! Ребята!»
А мы все обернулись.. смотрим вверх.
Завис над головами, как граната...
И вдруг он оттолкнулся.. и летит!
Вниз с этой высоты..
И упал к ногам прям нашим...
И разбился насмерть...
Вот так товарищи мои здесь умирали.
Оставив жизнь свою на Валааме…
Танкист.
Жизнь...
Что в ней хорошего? одна тоска.
Остановилось для меня все в этом мире.
Вот я смотрю на вас - у вас семья,
А я один на тающей уж льдине.
Остались лишь одни стихи
И непонятная надежда
Лишь на чудо.
Таится где то в глубине души
Какая то надежда на полёт
Как наважденье.
Как будто поднимусь на высоту
И полечу свободно так, как птица. Куда не знаю. Всё равно.
Мне лишь бы улететь.
Да не, я вру. Не лишь бы.
Семью хочу. Любимую жену.
Детей, чтоб щебетали мне на ухо...
Мне надоело здесь кормить уж голубей.
Вся эта обстановка. Тягость. Скука.
Я жить хочу как все.
С работы приходить.
Гулять с семьёй по тихому Арбату.
На море в отпуск...
Белых лебедей встречать весной.
А не бутылку ту делить на брата.
И в домино стучать здесь поутру.
Пишу не я. Вам пишет тот солдат.
На Валааме спрыгнув с колокольни, что разбился насмерть.
Пишет он моей рукой. Свои оставил там, в горящем танке под пылающей Каховкой...
Вам говорит оттуда - «Вот он я, ребята. Будь проклята война.
Я тоже сочинял стихи на Валааме.
Не смог их только записать...»
P.S: «Я закончил 5-ый портрет, этого «баламута». На последних сеансах он устраивал у меня под носом «пляску с топотом и свистом под говор пьяных мужиков»… (Из письма Г. М. Доброва жене 25.07.1974 г.)
Он мне рассказывал: «Я здесь с самого основания этого дома. Тут… было весело раньше. Столько было ребят хороших… Это были такие отчаянные, такие, ребята были. Это сейчас… Ну, что сейчас? Сравнения никакого нет… Это поколение уже ушло. Это всё были солдаты, которые ходили в рукопашные бои с немцами, дрались, смелые, отчаянные… А потом, когда они лишились возможности двигаться, вот… То они и тут, и в этой жизни какие-то отчаянные поступки совершали. Вот сидим мы раз во дворике около этого… собора, а там колокольня огромная (я потом лазил на эту колокольню). И мы, говорит, думаем: «Как? Как это он так мог? Без рук, без ног и забрался на самую вершину этой колокольни (там такая обзорная галерейка, такая маленькая, и колокол висит). И он забрался туда как-то на подоконник на этот и кричит оттуда: «Ребята! Вот он я!» А мы играем в домино, и все… на него туда обернулись, смотрим наверх. И вдруг он оттолкнулся и летит вниз с этой высоты… И упал… прямо к нашим ногам. И разбился насмерть. Так… умирали раньше мои товарищи»…
[1] «Сейчас буду работать снова над своим «баламутом», как я его прозвал за непоседливый и взбалмошный характер. Но теперь я спокойнее, потому что один рисунок сделал, а этот баламут будет второй, а впереди ещё 20 дней. Два-то рисунка вполне успею сделать. Отец мне тоже прислал письмо — работает над Ленинской темой и очень этим доволен. Нашёл себя. В конце концов это главное для каждого художника — найти себя, свою тему, над которой можно спокойно и долго и с удовольствием работать…» (Из письма Г. М. Доброва жене 20.07.1974 г.)
[2] «Я закончил 5-ый портрет, этого «баламута». На последних сеансах он устраивал у меня под носом «пляску с топотом и свистом под говор пьяных мужиков»… (Из письма Г. М. Доброва жене 25.07.1974 г.)