Штейнмайера я нашёл на окраине маленького чистенького немецкого городишки где-то в Нижней Саксонии.
Трое беженцев-сирийцев и двое афганцев преследовали меня из самого Мюнхена, но я оторвался.
Штейнмайер сидел в подвале без окон, почти в бункере.
Старик был напуган, но держался молодцом.
Толпы журналистов наводнили Германию в поисках Штеймайера.
Мне пришлось подключить резидентов нескольких разведок и ряд контактов на грани провала.
На третий день мне передали записку, написанную левой рукой по-французски.
Пароль и отзыв.
Здесь продается бумага в Минском формате?
Да, но теперь поставки идут из Нормандии...
Формула?, – спросил Штейнмайер.
Да, – ответил я, – формула. Как вы додумались?
– Сокращал множители и отбрасывал одинаковое справа и слева.
Гений! Холодный немецкий гений Гаусса и Ницше слился в этом мощном человеке, пророс и дал плоды, точнее плод.
Выборы, – сказал я.
Выборы, – эхом отозвался Штейнмайер.
Но Гитлера тоже выбрали, – усомнился я.
Бесноватый был фюрер, – задумчиво отозвался Штейнмайер.
Тень нацизма омрачила его лицо, но усилием воли Штейнмайер прогнал её.
Сильный старик!
Арбайтен, – сказал я, единственное слово, которое знаю на немецком без словаря.
Арбайтен, – обрадовался Штейнмайер – много арбайтен на Великий Хермания, хотел сказать Штейнмаейр, но вовремя остановился. У него получилось Великий Хер-Украина.
– Есть вещи в русском мире, друг Штейнмайер, что и не снились вашим мудрецам, – сказал, я, пытаясь заставить Штейнмайера выдать формулу Брексита.
– Например?, – насторожился Штейнмайер.
Я дал ему книжку Пелевина.
Жестоко, думаете? Да, мне тоже жалко Пелевина, но истина дороже...
Шнапс, – вспомнил я.
Нихт ферштейн, – сказал Штейнмайер.
Старик колебался или лукавил.
На брудершафт, – предложил я компромиссный вариант, граничащий с особым статусом Донбасса в составе Украины.
Чьёрт с топой, – сказал Штейнмайер по-русски.
Мы выпили.
Ты не выдашь меня журналистам?, – жалобно спросил Штейнмайер – я живу в страхе, меня преследуют. Требуют формулу. Я даю им формулы одну за одной, но никто их не понимает.
– Не хотят интегрировать, – понимающе кивнул я.
– Да, да, – горячо заговорил Штейнмайер – мои формулы нужно интегрировать и арбайтен, арбайтен.
– На благо Великая…
Старик Штейнмайер нас заметил..., пронеслось в моей голове, но сходить в гроб и тем более благословлять он не собирался.
Да и какие мы лицеисты, если уж начистоту!
Старик вдруг что-то заподозрил.
Твоё любимое из немецкой поэзии?, – строго спросил он.
100 лет назад этот вопрос звучал иначе – ты еврей?, но в эпоху толерантности и обрушения института традиционного брака приходится маскироваться.
Или он просто хотел проверить.
По легенде я окончил десятилетку в Конотопе и должен знать только Горные вершины спят во тьме ночной.
– Генрих Гейне, – доверил я Штеймнайеру мой секрет.
Это известный приём разведчиков.
Теперь если я выдам Штейнмайера, он выдаст меня, а если он выдаст меня, то я выдам его, и никто никого не выдаст.
x x x
Какая дурная погода!
Дождь или снег, - не пойму.
Сижу у окна и гляжу я
В сырую, ненастную тьму.
Чей огонек одинокий
Плывет и дрожит вдалеке?
Я думаю, это фонарик
У женщины старой в руке.
Должно быть, муки или масла
Ей нужно достать поскорей.
Печет она, верно, печенье
Для дочери взрослой своей.
А дочь ее нежится в кресле,
И падает ей на лицо,
На милые, сонные веки
Волос золотое кольцо.