Я не думал, что он сможет дальше раскладывать костры,
ведь ради этого часть его самого должна была вспыхнуть, словно спичка.
Однако я продолжаю видеть его каждое утро
За сбором хвороста для этого маленького возгорания.
А когда костерок окрепнет, он садится на корточки и дрожит,
напевая единственную высокую ноту,
словно двигаясь неровными кругами,
грустную песню продрогшей обезьяны,
но не тропической, а скорее полярной...
Но похоже, он думает, что Дед Мороз
либо тот, кого он в душе считает Богом,
выбрал именно его для этой священной обязанности,
и потому каждое утро
он вылезает наружу, чтобы собирать хворост и поджигать
эту нелепую груду обломков,
так же серьезно, как Господь возжег солнце.
Каждый костер может стать фатальным, превратившись в его auto-da-fe,
но если он и сознает опасность, она его не тревожит
и не в силах отпугнуть.
И когда назначенное время настанет,
Мы сможем отметить его уход почестями,
подобающими службе скромной, но беспорочной.
Не думаю, будто что-то останется в нашем распоряжении,
кроме горсти пепла, ничего не весящей на ладони,
синевато-черной, словно воробьиный помет.
Но, когда ветер в траурном плюмаже
унесет его со скорбным звуком,
я отмечу, что он высоко поднялся,
я ощущаю его восхождение.
И хотя мне может быть непонятно,
почему он сделал такой выбор
или счел эту миссию возложенной свыше,
станет ясно,как Божий день,
что он воплотил главное в роли героя:
идею жизни как полного и безоглядного подчинения себя пламени.