К началу: http://stihi.ru/2019/08/19/665
Произнеся её имя, старик, как ни в чём не бывало, снова принялся за свой суп. Казалось, он сразу же позабыл о присутствии жены и больше не замечал её. Совершенно пораженная увиденным, Ядвига опустилась на скамью, стоящую у входа, и, стараясь подавить душившие её рыдания, уткнулась лицом в платок. Но вскоре вернулся из синагоги хозяин – в сопровождении жены и оравы ребятишек – и дом наполнился смехом, шумом, весёлой вознёй и детскими ссорами… «Гут шабес!» [«Доброй субботы!»] – поприветствовал хозяин Ядвигу, но, взглянув вначале на неё, а затем на Макса, он тихо – уже по-польски – произнёс: «Прошу вас, пани, на несколько слов…»
Они вышли во двор. «Его много били, пани… Били немцы, били поляки… Они привезли его к нам, в Смигель, из збоншиньской тюрьмы. “Можете хоронить своего жида” – так нам сказали полицейские. И он таки, казалось, был при смерти… Но – благословение Всевышнему – доктор Гольденберг оказался в тот день в нашем местечке: у ребецн* были тяжелые роды, и его вызвали аж из Познани…» «Но зачем полицейские его привезли сюда?» «Уговор у нас с ними есть, пани… Ведь в Збоншине даже раввина нет, чтобы похоронить по еврейскому обряду… И если вы думаете, что они соглашаются на это задаром? Как бы не так! Воистину, дерут – и с живого, и с мёртвого…» «Доктор милостиво согласился остаться на два дня. Ему помогал старый Лейб Гурвиц – он служил фельдшером еще во время войны… В общем, еле выходили вашего мужа, пани, – но он до сих пор не в себе…»
Хозяина, приютившего Макса, звали Менахем-Мендл и был он местным портным. Ему – и его жене Рахили (он называл её ласково “Рохэлэ”) было чуть за тридцать, но они уже ухитрились нарожать восьмерых детей, и, похоже, ожидали девятого. Ядвига пыталась уговорить кучера пана Збышека отвезти её обратно в Збоншинь – она ведь приехала налегке, оставив свои вещи в гостинице. Но кучер наотрез отказался: «Извините, пани, не могу – Шабес!» И ей пришлось остаться в Смигеле на субботу.
Макс обитал в небольшой пристройке, оставшейся от родителей Рохэлэ, но после вечерней трапезы Ядвиге постелили в тесном чуланчике в доме – Менахем-Мендл считал, что Ядвиге лучше пока не оставаться наедине с мужем: «Я присмотрю за ним, пани, не беспокойтесь… Вам еще надо привыкнуть… А у нас с Рохэлэ, увы, опыт есть – десять лет мы ухаживали за её престарелыми родителями… Они умерли совсем недавно, один за другим…»
В субботу утром, когда Менахем-Мендл, накинув на плечи белое молитвенное покрывало – «талес» – ушёл в синагогу, Ядвига незаметно вышла из дому и направилась к пристройке. Макс лежал на невысоком топчане, укрытый домотканым одеялом, и казалось, что он спит. Но когда она подошла к нему поближе, то увидела, что глаза его открыты, и он пристально смотрит на неё немигающим взглядом. Ядвиге стало страшно. «Не надо, пани, не смотрите – вам не надо его видеть таким…» - услышала она за спиной голос Рахили – «Пойдёмте в избу, стол уже накрыт…»
Грубый стол, за которым вчера сидел Макс, еще с вечерней трапезы был покрыт белоснежной скатертью… На серебряном подносе лежали сдобные халы, накрытые шёлковой накидкой. Рядом стояли бутыль с вином и серебряный кубок на литой подставке. Все дети уже расселись вокруг стола, и только двое младших ребятишек бегали кругами друг за другом и визжали от восторга. Рахиль ласково прикрикнула на них, и они тут же угомонились. Вскоре вернулся из синагоги Менахем-Мендл. Он снял с себя талес, сел во главе стола, затем, наполнив кубок вином до краёв, произнёс благословение и выпил залпом всё содержимое кубка. Оставшиеся капли вина он выплеснул обратно в бутыль, и снова налил немного вина в кубок – и из него уже разлил вино жене и детям. Затем вся семья совершила омовение рук, хозяин произнёс благословение на хлеб и острым ножом разрезал халы, передавая ломти хлеба по кругу… Потом на столе появились деликатесы – «гефильте-фиш», «кугель», сырники, картофельные «драники»… После того, как всё это было съедено, трапезу завершил «король Субботы» - кипящий в чугунном казане золотистый «чолнт»… Ядвига поражалась удивительной способности этих худосочных ребятишек поглощать такое количество пищи… «Царица-Суббота, пани, это наш самый великий Божий дар – всю неделю хоть живи впроголодь, хоть ходи босиком – но в Шабес каждый еврей – король!»
После трапезы вся семья затянула какие-то диковинные – но удивительно мелодичные – напевы на незнакомом ей гортанном языке… Они пели, раскачиваясь в такт мелодии, на лицах Менахема-Мендла, Рахили и их детей сияли блаженные улыбки, и сами они буквально светились от счастья… «Странный народ» - подумала Ядвига – «И за что их все так ненавидят?» Она вспомнила, как деревенский ксёндз называл их «порождением дьявола», «христопродавцами», «изуверами», которые убивают христианских младенцев, для того, чтобы их кровь добавлять в мацу – сухие хлебцы, которые евреи пекли на свою Пасху… Все прихожане верили ксёндзу – и если встречали на улице еврея, крестились и переходили на другую сторону, … И за что на них так ополчился новый немецкий «фюрер» и его приспешники? И почему они все такие разные? Что общего у Макса, Шимека или пана Збышека – с этими странными обитателями Богом забытого местечка?
Все эти вопросы мелькали у неё в голове, но мысли были заняты совершенно другим – что делать с Максом? Ей некуда было его забирать – дорога в Германию закрыта, а в Польше у неё ни кола, ни двора… Но нельзя ведь и бесконечно злоупотреблять гостеприимством этих симпатичных людей, которые, вероятно, и сами едва сводят концы с концами… Ядвига стала расспрашивать Менахем-Мендла о докторе Гольденберге. «О, это святой человек, хотя он и не соблюдает законы Торы… Но я верю, что на Высшем Суде Бог его простит – ведь стольким людям он спас жизнь, сколько безнадёжно больных вылечил – и при этом не взял с них ни гроша!..»
И Ядвига приняла решение. В воскресенье утром, тепло попрощавшись с Менахем-Мендлом и Рахилью, она оставила им все деньги, которые у неё были – для ухода за Максом, а сама вместе с кучером пана Збышека вернулась в Збоншинь. А в понедельник она уже сидела в скромной приёмной доктора Зигмунда Гольденберга, на первом этаже невзрачного здания, расположенного на тихой и тенистой улочке на окраине Познани.
_____________
* Ре́бецн (идиш) – жена раввина
http://stihi.ru/2019/10/06/724