На месте правды суетная ложь,
Прикрытая постельным покрывалом.
Сидит, грустя, да что с нее возьмешь?
Воротит нос измучено е*алом.
И каверзна она. Постель ей претит.
На руки просится как малое дитя.
И свет кручины в ней стесняясь светит:
В очах не знали что секунды дня.
В ночи ее присутствие хмельное,
Тревожит пылко чванные сердца.
И вот, сидит: предчувствие больное.
Как мумия в бинтах, страща [лица].
Страща лица безудержные муки,
Что в мимике ее как адов круг.
Но вот еще — придут ее подруги.
И тут уж будет...
И тут уж будет не до праведных потуг.
Но кто ее, заразу, враз осудит?
Шальная стерва, пачкая на взоре
Всю душу сразу, будто зла ушат.
Как будто бы помоями — на горе.
Ведь поскользнулся ты, и весь парад.
Сидишь, очухавшись, взирая небо, землю.
И думая, зачем, куда же шел...
А на постель ее. Схоронишь волю
В объятьях дерзостных: так надо, мол.
Кто были те, кто ею не упился?
Ее очами, падкими до грез.
И разве есть такой кто с ей ужился?
Втирая в очи уж свои остатки слез.
Себя уверив вновь, что то нечаянность.
Ее паскудство просто лесть и честь.
Ах так? На мыслях заново распаренность.
И сразу мысли все, что тут и есть.
Она соединяет оконечности — любя —
Путей, которым нет сплетений в суть.
Но током жертвы бьет, увы, тебя.
И то экстаз! К очам надежды грудь.
Она развратна — ложь. Но в ней свята.
Такой покажется, да сразу как начнешь.
А что начнешь? А то что — маята.
И в маяте себя уж... не найдешь.
Придешь из ночи на постель ее.
Она сидит, в ногах укромно вся.
И покрывалом кроет девство ли свое?
Она имела всех, глазами в суть кося.
Ей имя Ложь, Неправда, и Обман.
И Лицемерие, Притворство, Хитрость.
Но это все словесный лишь туман.
Внутри нее: твоя без смысла бытность.