«Приглашение на казнь» - это роман-антиутопия, противопоставляющий индивидуальное воображение миру, который его отвергает; это второй, на момент написания, в ряду шедевров после «Защиты Лужина». Сюжет романа в общем-таки прост. На первой странице книги узнику Цинциннату Ц. объявляют смертный приговор; он проводит девятнадцать дней в одиночной камере; на последней странице ему отрубают голову.
Преступление Цинцинната состоит в том, что он непрозрачен в прозрачном мире, где все вокруг понимают друг друга с полуслова. Для других за границей общедоступного ничего не существует, и когда Цинциннат смотрит на мир с любопытством и удивлением, словно бы пытаясь увидеть то, чему нет названия в языке повседневности, он совершает преступление –« гносеологическую гнусность».
Время действия «Приглашения на казнь» - будущее после смерти двигателя внутреннего сгорания (электрические вагонетки плавают по бульварам). Место действия романа – не имеющий определенных границ мир с говорящим по-русски населением и центральноевропейской флорой – провинциальный город, власти которого (помпезность и пустота) не способны внушить жителям ни благоговения, ни страха. Вряд ли, впрочем, есть какая-нибудь необходимость в притеснении граждан, ибо все они, за исключением Цинцинната (и нескольких его предшественников), беспрекословно признают прозрачную правду банальности. Цинциннат тоже не бунтарь, и он кротко пытается скрыть свою неискоренимую «преступную склонность» к наблюдению, размышлению и воображению, которая сильнее его.
Сограждане Цинцинната, которые не готовы подвергнуть сомнению простые, но удобные ярлыки, вполне довольны своим миром, хотя он далек от реальности. В мире же Цинцинната он сам – по сути дела – единственное подлинное существо: все остальное – халтура, дешевая подделка. Книга полна разного рода бутафорией. Гроза на дворе «просто, но со вкусом поставлена». Паук в камере Цинцинната, которого тюремщик ежедневно подкармливает мухами, как выясняется, сделан из пружинок, плюша и резинки. Директор заходит к Цинциннату в камеру, тот покидает ее (она каким-то образом превращается в директорский кабинет), выходит из крепости, возвращается в город, открывает дверь своего дома и оказывается снова у себя в камере. Но хуже всего, что люди вокруг – это лишь «призраки, оборотни, пародии».
Невольно возникает вопрос: почему в «Приглашении на казнь» так много всяческих мистификаций, фальшивок, фантазий и противоречий? В одной из лучших статей, когда-либо написанных о Набокове, Роберт Олтер предлагает следующее объяснение: «Если сознание служит посредником для восприятия реальности, то внезапное и окончательное уничтожение сознания… есть высшее утверждение человеческими уполномоченными – палачами – принципов ирреальности».
Преувеличенная, фальшивая доброта окружает Цинцинната с того момента, когда в самых первых строках романа ему объявляют смертный приговор – шепотом, чтобы он звучал помягче. «Сообразно с законом Цинциннату Ц. объявили смертный приговор шепотом. Все встали, обмениваясь улыбками. Седой судья, припав к его уху, подышав, сообщив, медленно отодвинулся, как будто отлипал».
Тюремные власти делают всё, чтобы Цинциннат подружился со своим палачом, м-сье Пьером, которого ему представляют, как узника. М-сье Пьер заходит поболтать (и признается с мрачной иронией, что его преступление состоит в том, что он пытался помочь Цинциннату бежать из замка), показывает фотографии и карточные фокусы, шутит, играет в шахматы. Тюремщик и директор тюрьмы даже расстраиваются, что Цинциннату не доставляет удовольствия их общительность и он не млеет от благодарности. Им хотелось бы, чтобы он счастливо вдыхал то, что мс-ье Пьер называет «атмосферой теплой товарищеской близости» между приговоренным и исполнителем приговора, столь «драгоценной для успеха общего дела».
Окружая приговоренного к смерти Цинцинната жизнерадостной заботой, тюремщики, в понимании Набокова, поят его «молоком доброты» из ведра, «на дне которого лежит дохлая крыса». Во всех их разговорах господствует ложь ради якобы высоких идеалов.
И совсем не случайно Набоков начал писать «Приглашение на казнь» летом 34-го года, когда Геббельс в качестве министра народного образования и культуры стал ковать из немецкой культуры «культуру» нацистскую, а Сталин полностью подчиняет своей идеологии Союз советских писателей (как раз в том году был их 1-й съезд), да и весь Советский Союз берет в «ежовые рукавицы».
Роман направлен не столько против какой-либо политической системы, сколько против образа мысли, который возможен при любом режиме, хотя и принимает наиболее зловещие формы в идеологических диктатурах, прошлых и современных, религиозных и политических, левых и правых. Всякое общение требует слов. Мы можем приспособиться к миру Цинциннатовых сограждан, принять, как наиболее адекватный, язык повседневности, и тогда сама мысль о существовании чего-либо неизведанного или неуловимого в человеке или вещах покажется нам возмутительной ересью, с которой необходимо немедленно покончить. С другой стороны, мы можем разделять представление самого Цинцинната о том, что слова и образы не способны передать бесконечное разнообразие бытия.
Сидя в камере, Цинциннат пытается описать свое чувство неисчерпаемой полноты жизни. Цинцинната угнетает не только решетка в окне камеры, но и «этот страшный полосатый мир» и сжимающееся время, которого не хватит, чтобы привести мысли в порядок, и он мечтает достигнуть такого состояния, когда сможет постичь реальность во всей его глубине. А также мечтает о мире, где сам воздух будет пропитан неуловимой красотой и гармонией всего сущего: Не тут. Тупое «тут, подпертое и запертое четою «твердо», темная тюрьма, в которую заключен неуемно воющий ужас, держит меня и теснит… Там – неподражаемой разумностью светится человеческий взгляд; там на воле гуляют умученные тут чудаки; там время складывается по желанию, как узорчатый ковер… Там, там оригинал тех садов, где мы тут бродили, скрывались… В жизни Цинциннат отвергает окружающих его людей не из гордыни – он довольно мягок и слаб, но потому, что у него просто нет другого выбора. На самом деле он мечтает о дружеском общении, но не может найти его среди существ, которым неведома ни глубина, ни индивидуальность. Он мечтает о свидании с женой, и вот Марфинька – скорее карикатура, чем супруга, – приходит к нему в камеру в сопровождении своих родственников, детей и последнего любовника, вместе с мебелью, посудой и ширмой. Марфинька – это пародия на близость: она не понимает мужа, готова отдаться любому, кто проявляет к ней хоть малейший интерес, и не в состоянии отличить одного любовника от другого. Поскольку в настоящем у Цинцинната нет ничего, он пытается возложить надежды на ту, за которой будущее. Это Эммочка, дочь тюремщика (а время от времени – директора тюрьмы), гибкая, грациозная девочка, маленькая балерина, абсолютно не похожа на детей, прижитых Марфинькой от других мужчин – хромого Диомедона и толстуху Полину. Эммочка, кажется, летает в воздухе, и, как будто сулит Цинциннату свободу. Однако, когда он, оказавшись за стенами крепости, встречает выскочившую из терновника Эммочку, та ведет его не на волю, а назад, на ужин к Родригу Ивановичу.
А вот что говорится в романе о родителях Цинцинната. В первый раз он увидел свою мать,Цецилию Ц., когда она пришла к нему на свидание. Он не готов к встрече с ней, раздражен ее материнской заботливостью и отвергает ее, «такую же пародию, как все, как все… И почему у вас макинтош мокрый, а башмачки сухие, – ведь это небрежность. Передайте бутафору». В своем разочаровании, однако, он не вполне справедлив, ибо она сообщает ему, что отец его был «тоже, как вы, Цинциннат». На мгновение он улавливает в ее взгляде «ту последнюю, верную, все объясняющую и ото всего охраняющую точку, которую он и в себе умел нащупать». Но вот снова мать начинает что-то суетливо лепетать, и директор увлекает ее прочь. А потом Цинциннат узнает, что она предала этот единственный намек на близость: напуганная своей связью с обреченным на смерть преступником, мать уговорила Марфиньку подписать бумагу, удостоверяющую, что она, Цецилия Ц., не вступала ни в какой контакт с Цинциннатом до его ареста.
Читателям книги становится понятным, что Цинциннат, личность сложная и необычная, испытывает одиночество, незнакомое тем, кто его окружает, ибо они с легкостью меняют друзей, возлюбленных и даже собственное «я». Если Цинциннат и может надеяться на дружеское участие, то лишь в мечтах о будущем читателе тех заметок, которые он успел набросать в камере: «Я бросил бы, ежели трудился бы для кого-либо сейчас существующего». Однако в конце романа обезглавленный Цинциннат встает и направляется туда, где «стояли существа, подобные ему»: смерть сулит ему не одиночество, а истинное воскресение. «Приглашение на казнь» - это не прямое отображение жизни, но комический кошмар, который на удивление мягко, но настойчиво выводит нас из равновесия, чтобы обострить наше ощущение иной реальности. У меня, например, судьба Цинцинната запечатлелась в следующем, недавно написанном стихотворении:
Когда тебе никто не брат,
когда нет совершенства в лире…
О, бедный, славный Цинциннат,
Один, как перст, в огромном мире.
Один незаурядный ум, –
весь в размышлениях причинных,
и как легко от долгих дум,
что не страшна уже кручина,
что перешла в другой раздел,
сознанье, разрушая сходу,
и правит балом беспредел,
но гражданам такая ода
приятна внутренне вполне,
когда на мир, глядят, ликуя…
И Цинциннат – один в стране,
и – эшафот. И торжествуют
обыденность и бездуховность!
Одинокий и затравленный Цинциннат заключен в своем мире, но сама книга, в отличие от ее героя, предполагает существование читателей, которые поймут его потребность выразить себя. Особая, грубо сколоченная ирреальность мира «Приглашения на казнь» намекает не на нереальность нашего собственного мира, а как раз наоборот. И как тут не вспомнить наших диссидентов, а точнее, Сахарова, которого уж точно можно назвать Цинциннатом двух последних десятилетий советской власти. Наши убогие представления способны всё превратить в фальшивку, и роман Набокова заставляет нас пережить замешательство и напряжение, научиться распознавать и отвергать пошлость, которую книга определяет как ложь банальности, – и многие из нас, прочитав роман, «вскочат на ноги, взъерошив волосы».