Владимир Иванович Науменков (1 сентября 1937 г. – 23 апреля 1995 г.) родился в деревне Кудинцево Льговского района Курской области. После семилетней (тогда ещё) общеобразовательной школы окончил строительное ФЗУ и, до призыва в армию, работал на стройках Кемеровской области, в городе Междуреченске. Служить попал в военно-морской флот. В учебном отряде подводного плавания получил профессию судового электрика и после первого года службы поступил (тогда такое практиковалось в Советской Армии и на Военно-морском флоте повсеместно), а в 1962 году окончил Ленинградское высшее военно-морское училище им. М. В. Фрунзе, отделение журналистики. Распределение на Камчатку взял по собственному желанию и в 25-летнем возрасте прибыл в Петропавловск-Камчатский. Служил до 1967 года в посёлке подводников Лахтажном, в военно-морской газете «Залп». Организовал и вёл литературный кружок среди матросов срочной службы и пишущих офицеров. Затем, после досрочного списания на берег, не по собственному желанию, прожил один год в Москве, в квартире родителей своей первой жены, и вернулся на Камчатку, в Тиличики, где стал работать в районной газете «Заря коммунизма». От первого брака у Науменкова остались в Москве сын и дочь. Жена с детьми на Камчатку ехать отказалась. К нему приезжала мать и некоторое время жила в Тиличиках. Потом переезд в город Петропавловск и работа в газетах «Камчатский комсомолец» и «Камчатская правда». Из редакции «Камчатской правды», в начале 1994 года, он был отправлен на пенсию.
Эту краткую биографию Владимира Ивановича я привожу для того, чтобы читателю явственнее представлялся творческий путь самого лучшего на мой взгляд поэта на Камчатке –художника с большой буквы, истинно русского человека, преклоняющегося перед своим народом и глубоко почитающего свою родину – Россию. Именно такие люди в любом народе и являются носителями национальных особенностей, идей и устремлений, и остаются в памяти и истории не только своей нации, но и всего человечества.
Набравшись с ранних лет жизненного опыта на стройках Сибири, потолкавшись локтями в толпе окружавших его простых работяг, научившись отстаивать собственное достоинство в их среде, он прибыл на военно-морской флот уже подготовленным для жизни человеком. Вполне сформировавшимся. Увидев море, корабли и столкнувшись с мужественными людьми в военно-морской форме, он был просто потрясён тем, что существует другая, отличная от береговой прозы, романтическая, непредсказуемая жизнь, овеянная ветрами и просоленная морскими брызгами. Мечтал ли ранее худощавый, сутуловатый паренёк из курской сухопутной глубинки о морских просторах – не знаю. Но, что море сподвигло его на лирические размышления и изложение своих мыслей на бумаге сразу же в отряде учебного подводного плавания – это видно по его ранним стихам:
...Мои пути не были лёгкими,
Я был всегда на них солдатом.
Через прокуренные лёгкие
Стихи рвались, рвались куда-то.
Я их зачал в родном селении,
Когда учился в школьных классах.
Я их пронёс по стройкам северным,
Я их ковал в печах Кузбасса.
Их нет ещё – могучих, звонких,
Они во мне пока рождаются.
Я им ещё строчу пелёнки,
Им рифмы только высекаются.
«К землякам», август 1961 г.
Или строки из стихотворения «Уже три дня стоим мы в бухте Кольской», датированное 1960 годом:
А я – ещё парнишка нецелованый,
На баке, затянувшись папиросой,
Смотрю, как бьются радуги над молом,
И песню слушаю друзей-матросов.
И вот, когда залив утонет в сумерках,
И потемнеют волны у причала,
Склоняюсь тихо к башенному сурику –
Ищу в себе своей любви начало.
Там, в Сибири, за канвой отрогов
Гор Хибинских, не было свиданий.
Не найдя подруги, юность строгая
На моря ушла рассветом ранним.
Первые стихи поэта – исписанную его рукой общую ученическую тетрадь под названием «Музыка моря» с разделами «К Поэзии» и «Кремнёвые строки» – мне передала его жена Маргарита Ивановна Белова. Самые ранние в ней датируются 1958 годом. Этот год, как раз, является годом учёбы в отряде подводного плавания и поступления на первый курс морского училища. И поэт не зря назвал так свою рукопись. По стихам видно, как заинтриговала его красота и разноголосица этой, невиданной им доселе стихии. В стихах повсеместно встречаются такие словосочетания, как «песня моря», «оранжевая песенка заката», «где власть ветров», «залив утонет в сумерках», «и дали в роздыми, в сиреневой» и т. п.. Они, конечно, ничего нового для бывалого моряка не открывают, но этими строками и образами он открывает море для себя. Он пока рисует его на фоне своего мысленного «Я». Но впоследствии, в своих зрелых стихах, он будет использовать море фоном для раскрытия ярких романтических и исторических человеческих образов и характеров.
А пока он мечтает тоже иметь девушку на берегу, как многие его сверстники, которая ждала бы его из дальних плаваний, посвящает ей стихи – ей ещё неведомой - и гордится тем, что служит на флоте. Стихи данного периода явно насыщены этой гордостью, максимализмом и патриотизмом, желанием «глаголом жечь сердца людей» - воевать за справедливость и жизненную правду. Он ощущает уже своё предназначение, как поэта. А чтобы это ощущать, надо иметь большую силу воли и духа, уверенность в себе, настроенность на получение положительного результата.
... Это только начало, друг мой, –
Сердце моё необузданное.
Ещё – где-то, в пути неизведанной, - бой.
Ещё схватимся с кем-то музами.
... Мы пройдём большаком-дорогой,
Избегая пути-пораболы.
В сердце только одна тревога –
Не сбиться с пути правды.
Ленинград, 1958 год.
И он с этого пути не сбился. Душой никогда не кривил. С власть имущими дружбы ради своей карьеры не водил. Пытаясь осознать историческую правду России и себя, как великоросса, облекал свои мысли в рифмы, за что и был уволен со службы «без выходного пособия». Муза в этом случае осталась бессильной перед вершителями судеб советского строя. Но правой всё равно оказалась она. Стихи Владимира Науменкова и он сам остались в сердцах людей, его окружающих и читающих. А где те деятели, блюстители советской дисциплины, которые вершили его судьбу? Их нет, как не осталось и многих рьяных пресмыкателей пред «царскими палатами», занимающих высокие посты в тогдашних структурах. За исключением тех, кого отобразил в своих произведениях сам поэт.
Не умирает тот поэт, который поёт о своём народе. Это издревле доказано жизнью. Даже враги того народа и того поэта, читая его поэмы и находя в них суть, начинают проникаться уважением к своему противнику. Они начинают видеть то мудрое и вечное, существующее в этом народе, которое с гордостью показывает художник, отметая на задний план все неприглядные черты, которые присущи всем народам и нациям. К примеру, ленность, чванство, обманы, воровство, алкоголизм, наркотики, разврат, бандитизм и т. д. Это – бытовые, переходящие из строя в строй, из поколения в поколение пороки всех народов, а не только русского, как сегодня пытаются нам внушить с экранов телевизоров и со страниц газет многие продавшиеся за американские доллары журналисты.
Воспевание упомянутой социальной грязи, будто бы пережитка социализма, и нахождение в нём какого-то эпохального удовольствия - юдоль наших нынешних молодых «поэтов-песенников» и исполнителей своих «произведений» с эстрады. И они не понимают, что в первую очередь обливают грязью себя, как личность, а уже во вторую очередь - народ, из которого вышли.
Народ – понятие необозримо-ёмкое. И каждому россиянину сегодня понятно, что вышеперечисленные пороки – явление интернациональное и не присущее в такой мере, как это пытаются представить в средствах массовой информации нам, россиянам. Россияне живут сегодня другими проблемами – более патриотическими и фундаментальными, исходящими из многовековых своих корней. Владимир Науменков верил в свой народ и очень тяжело ему было переживать развал такой великой державы, как СССР, которую веками собирали всем миром, а развалили в одночасье, с радостью, несколькими тщеславными «мудрецами». Но это было потом. А пока, равняясь на свой век, он писал:
Я не хочу судить жестоко
Весь этот хлам продажных песен,
И гимны, петые пророку,
Его тянувших к поднебесью.
Народ стоял, до смерти загнанный,
И слепо верил, в рог согнутый,
Что верен путь, ведомый магами.
Не по равнине путь – оврагами.
И как бы ни было там круто –
Всё нипочём ему, удалому –
Народу нашему.
Но разве
Мы закрывать должны заслуги?
Мы подменять должны героем
Его – всесильного в недугах,
Его – бессмертия достойного?
. . . . . . . .
1961 г.
Или, в эти же годы, приглядываясь к морскому горизонту, он искал за ним следы пращуров и говорил:
... Океан
смельчаков любил,
флотоводцев твоих, Россия!
. . . . . . . . . .
капитанов
с глазами впалыми,
что, уйдя от земных рубежей,
захлебнулись
солёными шквалами.
Тех, кто брали с собой в моря
мужиков,
моих курских прадедов.
Снилась им голубая земля,
снились им
российские праздники…
Вопрос - куда ехать служить – не был для него вопросом. Обойдя за время учёбы, на практиках, северные моря, побывав на Чёрном море, а до этого полюбив Сибирь, он заранее выбрал для себя Дальний Восток, и именно Камчатку. Это видно из его тогдашнего стихотворения «Выбор сделан», которое он написал 22 апреля 1961 года в Ленинграде:
На моря! На моря!
Где туманы камчатские!
Направляет меня
Моя совесть моряцкая.
С вдохновением описывал он, уже здесь, на Камчатке, победу русских моряков, казаков и местного населения Петропавловска над англо-французской эскадрой в 1854 году, в стихотворении «Конец адмирала Прайса»:
И вот, когда почти окончен путь,
нас занесло к суровому народу.
И люди встали так неколебимо
на этих грозных и железных сопках,
и русские направили штыки.
Не сломим мы их дух патриотизма,
не сможем земли русских покорить.
Оказавшись в отставке, но, будучи в душе моряком, он обзавёлся многими друзьями-моряками из торгового и рыболовного флотов. Бывал у них в гостях на судах и дома, приглашал в гости к себе в редакцию и домой. Слушал, вникал в их житейские проблемы. Одной такой проблемой 25 лет назад у рыбаков был перегруз судна, за который капитанов лишали дипломов. Перегруз заключал в себе две стороны одной медали: моральную и материальную. Победителями из этого положения выходили или «блатные» капитаны (потому как имели возможность откупиться) или отчаянные, рисковые и везучие. Рыбы в то время ловили много и ловили, как выражались рыбаки, «штанами», а объёмы трюмов не позволяли вмещать желаемое количество сырца. Поэтому, сообразуясь с местными морскими условиями, капитаны заливали рыбой, помимо трюма, палубу по кромки фальшбортов и шли к плавбазам на сдачу, сидящими в воде «по уши» - глубоко утапливая грузовую марку (ватерлинию). Такие перегрузы всегда были на совести капитанов: удалось благополучно сдать улов – вся команда герои и с хорошим заработком, и капитан на высоте. Но, бывало, неожиданно налетевший шторм смывал рыбу, топил или переворачивал сейнер. И тогда капитан, если оставался жив, всю жизнь нёс на себе крест губителя душ человеческих. К таким нарушителям безопасности мореплавания Регистр Союза ССР (ныне России) относился безжалостно, лишая их дипломов и права занятия капитанских должностей на несколько лет.
На эту тему Владимир Иванович хотел в своё время написать поэму «Ватерлиния» и даже опубликовал в своей первой книге «У этих каменных берёз» две её главы под заглавием «Старпому нужен боцман»:
... И долго капитан
смотрел на рейд – ни слова, ни полслова
он не сказал. Ужель его летам
стоять вот так у берега пустого?!
Стоять не там, где океан знобил,
где волны глухо через борт хлестали,
где он «Послушный» по уши топил
тресковыми и прочими хвостами.
Да что теперь, когда виновен сам?
Когда «Послушный» уходил всё ниже?
Регистр – он врач, он берег прописал,
а берег пострашнее всяких ижиц.
Однако потом на рыболовном флоте появились более существенные и ранее не офишировавшиеся в прессе проблемы – выбросы той же самой, привезённой при утопленной марке, рыбы и не сданной на плавбазы по причине большой очереди сейнеров на сдачу. Сырец начинал портиться, и капитаны, выдавая на капитанских часах прежнее положение - в очереди на сдачу - отбегали от плавбазы, вываливали старую рыбу за борт, залавливались новой и возвращались незамеченными. Вскрылось массовое утопление, сотнями тонн закошелькованной сельди, начинающей залегать в неводе и опасно кренящей сейнеры. Всё по той же причине – отсутствие достаточного количества плавбаз для приёмки пойманной рыбы. И многие другие, называющиеся сейчас по-модному - экологические проблемы, затмившие собой проблему перегруза. И Владимир Иванович оставил на поздние времена свою затею с «Ватерлинией». А позднее события в стране стали развиваться непредсказуемо стремительно, и мы все, сами, сели «по уши» ниже ватерлинии. Задумка его так и осталась до конца не реализованной.
Большой интерес Науменков проявлял и к историческим открытиям российских верноподданных. В частности, работая в Тиличиках, в местах, которые открывал, описывал, наносил на карту и осваивал Фридольф Фабиан Кириллович Гек, очень заинтересовался биографией и полезной деятельностью этого великого морехода. Своё стихотворение, посвящённое художнице Нелли Баранчук, он так и назвал «Шкипер Гек»:
Что сманило Гека в этот край?
Неужели хватка китобоя?
Не играй ты, ветер, не играй
белыми накатами у моря!
Ты покинул родину давно,
синие фиорды Гельсингфорса,
и тебе теперь вот не дано
даже спрыгнуть с каменного носа.
«Каменным носом» здесь, по-старинному, Науменков называет мыс, названный в тех краях именем шкипера Гека. Сам Владимир Иванович не смог написать всего, что хотел о Фридольфе Геке – не все задумки человека исполняются им при жизни, потому что для них и всей жизни не хватит. Но своей идеей он вдохновил меня на написание поэмы «Неугомонный шкипер», эпиграфом к которой я взял его слова: «Кланяюсь тебе я, шкипер Гек, всем твоим походам к синим странам.»
Море в стихах Науменкова – это не просто море, которое само по себе красиво в различные времена года и суток, музыкальное, стихийно-бурное, опасное, романтическое и т. д. Это фон для раскрытия мужественных характеров героев – прежде всего российских людей-мореходов, которыми он восхищается и гордится. Для него нет разницы, кем является герой его стихотворения по национальности, если он радеет за Великую Русь и хорошо отзывается о её народе. Финн ли шкипер Гек из одноимённого стихотворения; коряк ли «тралмастер Чеча – человек бывалый» из стихотворения «Старпому нужен боцман»; девочка ли чукчанка, прославляющая свою родину в стихотворении «Песенка чукотской девочки»; враг ли России – англичанин адмирал Прайс, прошедший огни, воды и медные трубы, покоривший многие туземные народы, преподнесший их земли на алтарь английского престола, но сломавший зубы о русский дух и застрелившийся на далёкой от его родины земле Камчатке. Но с особой гордостью Владимир Иванович говорит (и его стихи пронизаны этой суровой идейной нитью), что он русский человек – славянин по роду и по убеждениям. Потомок этого великого племени, одолевавшего в веках множество врагов нашей необъятной родины, и к которому он испытывает великое уважение.
1996 г.
г. Петропавловск-Камчатский