В глухом лесу, в сибирской деревеньке,
Стоял бревенчатый и неприметный дом.
Вдова в нём проживала, Ефросинья,
Гадать ходили бабы к ней тайком.
Она легко пропажу находила,
Любую боль могла заговорить.
Дана была ей провиденья сила,
Могла увидеть будущего нить.
Когда война нагрянула нежданно,
На фронт, считай, ушли все мужики.
Деревня вполовину опустела.
Остались бабы, дети, старики.
Тяжёлой стала женская судьба,
Боль ожиданьем душу измотала.
И вечером, молодушка одна,
В окошко к Ефросинье постучала.
Хлеб черный протянув в ладони ей,
Просила с робкою, отчаянной мольбой:
«Уж больше года с фронта нет вестей,
Поворожи, как там милёнок мой?"
На гостью Ефросинья посмотрела
Хлеб не взяла с протянутой руки.
Впустила в дом и разожгла умело
Припрятанные с лета угольки.
Как дым пошёл, нутром всем ощутила:
Он с мёртвыми лежит в земле сырой.
Но горькой правды гостье не открыла,
Сказала ей, что муж её живой.
Толпою потянулись к ней солдатки,
Гадая вдовам, прятала глаза.
От них она таила злую правду,
Лишать надежды в час лихой нельзя.
Ей верили, не веря похоронкам,
И ждали возвращения мужей.
А Ефросинья, на коленях, у иконки,
Молила Бога, чтобы не было смертей.
Все жилы надрывая для победы,
Всё женское в себе сумев забыть,
И голод, и тяжелый труд изведав,
Войну сумели бабы пережить.
Когда ольха весною расцвела,
Пришла и долгожданная победа.
И первый раз с военных этих лет,
Спокойно спали бабы до рассвета.
Лишь Ефросинья ночью не спала,
Всё угольки у печки разжигала.
С водой глотала дым от табака,
Считала мёртвых и живых искала.
Когда к себе солдаток позвала,
Стояла очень прямо Ефросинья.
Всех поимённо, павших, назвала,
Глядя, не отрываясь, в небо синее.
Истошным воем бабы голосили,
Будь проклята - неслось со всех сторон.
Прощенья Ефросинья попросила,
Отвесив низкий до земли поклон...
Она в свой тёмный, молчаливый дом
Потом уж никого не запускала.
В нём пахло очень сильно табаком,
Но Ефросинья больше не гадала.