Мокрая койка, покойник.
Да я - чертов меланхолик.
Занавешены шторы, священник молится,
окна свистят, будто беззубые параноики.
Хотел выйти, но Башлачев уже вышел.
Опередил, зараза!
Поцеловав асфальт,
он больше ничего не увидел.
Петербург-барочный,
распятый большевиками.
На меня глазеют,
оборачиваясь скитальцы.
Чайник вскипел,
на столе макароны засохли,
в канаве под Сестрорецком
гниет изнасилованная осень.
Щелки глаз слезятся
от нестабильного давления,
перекур, требует:
Срочно отопления!
Я бы все бросил
и на поезд до Анапы,
а оттуда пешком
до станции Счастье.
Перелом,
надломлена биссектриса,
в подворотне пьяная
провинциальная актриса,
разбивает об стену
стеклянную бутылку,
из которой
нам всем не напиться.
Станция,
мумия-мусоропровода,
кассирши в усыпальницах замурованы,
билетов нет,
впрочем ничего удивительного,
как ни странно, ничего нового.
Куст сирени раздели догола.
Посмотри.
Хандра осенняя
виляет в воздухе
короткой юбочкой.
Поставить в угол бы,
её отшлепать бы,
да прекратить это безумие.
Вирус-сознания, по другому не ведаем,
панацея на ударниках,
что может быть бодрее??
Сплин, лень, отдушина
в котловане супа осеннего,
а я иду по рельсам куда ноги ведают,
а несу в кармане несчастье с мелочью.