XI. Фрагонар
Сидел я тет а тет с Трагедией Любви.
Дама в полном значениии этого слова прекрасная: волоокая светлая
блондинка в застёгнутом по шею тёмном платье.
Непринуждённо сплетённые на лоне длинные алебастровые пальцы.
Из-под пальцев топорщилась роза– похоже, сорванная недавно:
я ощутил, что с неё вот стряхнули капли росы.
Лунное явление.
Встреть её в образе отшельника летней ночью в излюбленной
мною еловой аллее на пути к фамильному склепу С., возможно, я бы
всполошил её.
Каждый их нас трусоват, отчего в известных ситуациях теряет рассудок,
или если угодно, холодную рассудительность.
Несомненно показалось бы мне, что отверзлись тяжёлые дубовые двери–
и из угрюмой, полной тайн глубины вынырнула одна из прародительниц,
коя отправилась искать смерти в ближнем пруду невмочь пережить намеднишней измены милого .
Известная легенда– годы и страсть моих друзей к романтизму заметно
истратили её.
Мы были угнетены неведомо чем.
Впрочем, нет: тем, давно пережитым часом на двоих, который когтями
стервятника было впился в наши сердца, окровавив их навеки.
Беседа наша не вязалась.
— Знаете ли, читаю «Гамлета».
— Конечно, в сотый раз. Если не ошибаюсь, ваше любимейшее чтиво.
Естественно, занимает Вас прежде всего Офелия.
— Возможно.
Она смолкла.
К моему облегчению некто постучался в дверь.
— Позволите отворить?
Жидкий румянец залил бледное личико, шёлковые ресницы припахнули глаза.
— Разумеется, если Вам угодно.
A!..
— Господин Фрагонар, придворный живописец Его Величества Короля.
— Было, было... прошу прощения, ныне всего лишь пансионер Лувра.
— Госпожа З., моя, с позволения сказать, сострадательница.
Дробный, задорный старичок с наливными щёчками сдержанно хохотнул– и
его чёрные проницательные зенки с интересом уставились на этот
воплощённый образ личностной Печали.
— Вы несколько похудели...
— Что-о?!
— Со светлой памяти Сен-Ноном гостил некогда я у Твоих родителей.
Бедный abbe! Он покинул нас! Умер в день рукоположения его
архиепископом Руанским.
Однажды утром мы невольно подсмотрели за Вами. Ты баловалась с
хорошеньким пажем. Мы заметили сладкие точёные ножки и ещё кое-что...
— Как ты смеешь?!!
— Прошу вас не обижаться: мне уже всё позволено...
В общем, у меня на уме пирожное, которым ты сладострастно манила псину...
Дам Вам совет: лёжа навзничь, женщина должна помнить о дверном засове...
Я ощутил преддверие атмосферной бури.
Стало душно как в бане.
Мастер Жан Оноре невозмутимо занял кресло, а госпожа Трагедия
незамедлительно встала и смерила гостя презрительно-гордым взглядом.
Вскоре она вполне овладела собой.
Врождённый такт и воспитание одержали полную победу.
Притом трудно признаться, что женскую гордость способен оскорбить
давно выпавший из обоймы художник.
Заняв исходную позицию, волоокая светлая блондинка в застёгнутом по шею
скромном платье с цветком в длинных алебастровых пальцах взяла
несколько приправленный поэзией снисходительный тон.
— Раз уж о том зашла речь, присмотрись вы хоть к этой на первый взгляд
безупречной розе: листок побледнел с краю– жара припекла, и!
чуть надгрыз его некий паразит. И на Солнце есть пятна.
Но поминать прошлое– в любом случае бестактность...
— Вот ещё! Мне ли остаётся восхищаться вот этим жалким зрелищем?
Посмотрите на себя! Мне остаётся скрестив руки уставиться на Богородицу
Парижскую, притом осоловело посматривать на горгулий! Вам ли не жаль
тех лет, когда Эрос являлся в Твоих девичьих снах, целовал твои
полуоткрытые страстным дыханьем губы, пока незримые хоры амурчиков
пели гимн в честь Твоей наготы, возлежащей в мягкой постели и ждущей
воплощения сна?..
И во что же он обратился посредством вашей нищенской, идеальной любви?
Сидит в Вашем обществе как притравленный, осовевший, одеревеневший,
и пробуждается лишь когда ваша милость, ласково назовя его своим
гарсоном, накажет ему произнести траурные речи над могилой так
называемых «благородных», принять участие в открытии дешёвых
памятников и вопреки природе делать дела ахиллесовой плакальщицы!..
Брр!..
Мы, люди давние, устраивались иначе.
Каждый из нас ведал одно: жизнь это игривая комедия, кою нам следует
с юмором и в здравом уме сыграть до занавеса, ежечасно живя на сцене
и не пренебрегая всяким, лишь бы здоровым, плодом.
Однажды госпожа де С. пустила меня в свой альков...
Не открою вам имени дамы, чтобы не испытывать вашу нынешнюю мораль.
Не успел я излить чувственность, как из соседнего покоя послышались
шаги мужа. Я отпер засов, дабы иметь путь к отступлению.
«Ещё раз поцелуй меня на прощание!»– шепнула та сомлевшими от
наслаждения устами.
Я целую, а господин супруг вот и распахнёт полог.
Пансионер Лувра, коему сограждане республиканцы велят
оценять мазню общенародных мазилок, увековечивших было славные деяния
Революции, мгновенно переменился в прежнего Фраго.
Он с хитрецой взглянул на мою сообщницу, словно пожелал убедиться,
не причинил ли ущерба её врождённой стыдливости.
С ней творилось нечто странное.
Она машинально мяла листки розы и всматривалась– не знаю, в прошлое
ли в будущее. Заметно было лишь, что внутри её длится борьба: лицо её
суровело, то снова на губы едва заметным мотыльком клалась бледность.
Мастер мастеров молвил далее:
— И вот, прошу прощения, однажды мы выехали в лес.
Мадемуазель Гимар сбросила нежный убор и почти нагая
исполнила на свежей, пахучей траве один из прелестнейших греческих
танцев, столь ценимых Двором.
Ну и прибегает к нам господин де Брисак и кричит:
— Все сюда увидеть образ достойный кисти нашего гениального Фраго!
Естественно, мы удалились.
В белоснежной пене горного потока, в тени явора или клёна
плещутся наяды!
Я боле уж не лицезрел достойной богини столь гармоничной спины.
А те перси второй!
А те голени и розовеющие пяты третьей!..
Да, и оподаль– вакханка с поджатыми, словно вытесанными из камня ногами,
с чуть откинутой головкой, склонённой в обещающей видения дремоте.
Так верно выглядела праматерь Ева, ещё в руках Архимастера сквозь
сон улыбавшаяся искушению змия.
Жаль, что в годы оные не жил господин Кребийон– уж он бы изобразил
зачатие первородного греха куда лучше старосветских бездарных сказок.
Mon ami-cochon Дидро утверждал, что женщина единым поднятием подола
добывает белый свет, или по крайней мере заманивает мужа.
Правда.
Сладострастная Дюбарри стала таким образом нелегальной владелицей
дорогого нашего Отечества. Столь невинное действо готовит счастье одним
и другим.
Что не раз было испытал муж премудрой госпожи д’Эспараб, коему
изобретённый ею афоризм «жизнь это качели» настежь распахнул
кредит доверия Его Величества.
Один властный покровитель канцеляристов с амбициями придворных советников
вызвал меня к себе и молвил:
— Ты верно слышал, дорогой мой Фраго, что я вымыслил глубокий афоризм
«жизнь это качели»...
— ... из которых не надо делать трагедии.
— Именно. Так вот, я желал бы, чтоб ты изобразил это в красках.
Покажу тебе, как это сделать наилучшим образом.
И он отвёл меня в сад, полный, как принято, мраморных купидонов и нимф.
Из осторожности, между нами говоря, совершенно излишней, я притаился
за изваянием классического божества.
Маркиз удобно прилёг в кустах.
С веток восхитительного древа свисали две верёвки качелей, а достаточно
длинную третью в держал в благопристойном отдалении кандидат в советники.
На качелях восседала хорошо известная мне красавица госпожа Маргерита.
Господин д’Эспараб дал знак.
Благородный супруг с таким азартом раскачал свою добродетельницу,
что туфелька с её ножки порхнула словно колибри.
Складки развевались так, что находчивый устроитель забавы и я
увидели розовые колени и ещё нечто, из чего не следует делать трагедии.
— Да вы... ты циник!— рявкнул я. — Женщины не твоё!
— Циник?!..
Господин Фрагонар улыбнулся, чёрные глазки утопил в нас обоих и,
похоже, несколько оскорбясь, схватил шляпу, учтиво поклонился и—
«Мадам! Месьё!»— удалился.
— Ты был резковат для старичка,— шепнула моя визави, застёгнутая по
шейку светлая блондинка.— Теперь не следует теперь из всего делать трагедии.
Я взглянул в её глаза с поволокой.
Она взирала на меня долго и многозначительно, забыв спрятать ножку,
во время рассказа Фраго невольно было показавшуюся из-под скромного
платьица.
Ян Каспрович
перевод с польского Терджимана Кырымлы