— Ты знаешь, Ева, меня как никто другой, внутри — мотивы спорят наперебой. Кому отдать свой новый ненужный сингл? Я ноты ведь размножаться во мне не просил.
— Послушай меня, а лучше — себя, Адам. Твои пластинки я ни за что не продам. Сомнительной это станет тебе похвалой: твоя тоска украсила этот Детройт.
— Не нужно, Ева. Я знаю, что мой лимит так близок, он на пороге моём сидит, и разговоры исход мне не предрешат. Я выбрал собственным дном неспроста этот штат.
— Адам, не стоит и думать того о нём. Где было дно, там может быть новый дом. Поверь ты хоть в безошибочный мой расчёт: однажды с тобою старый Детройт оживёт.
— Я верю, Ева. Ты видела сто эпох. А я до сих пор ищу какой-то подвох в том факте, что выбрала ты среди прочих меня, позволив тоске обоих обременять. Я не похож на страницы старинных книг, которым готова отдать ты свой каждый миг. Любимая, я для тебя ли не слишком сер? Я не похож на твой волшебный Танжер.
— Мой милый друг, мой вечный добрый тотем. Ты задаёшься вопросом, но всё не тем. Ведь наши чувства — не объяснимый закон, но важно то, что мы живём в унисон. И совершенство — единственный наш изъян. Мы — белое с чёрным, реальные инь и ян, забытый Детройт и живой восточный Танжер. Адам, это мы — поддержка земных атмосфер.
— Ты знаешь, Ева, меня как никто другой. Способен я ли хранить мировой покой?
— Я знаю точно одно, любимый Адам. Я буду рядом в моменты комедий и драм. Я кровью разбавлю твой еженощный портвейн. Но не позволяй мне забыть, как открыл Эйнштейн закон о безумной тяге тех двух частиц, и мы не найдём истории нашей границ.